Путь Людей Книги

— С вас восемь су, — напомнил хозяин. — А зовем мы мальчишку Гош.

Запряженный четверкой лошадей черный экипаж покатил на юг, взметая в горячий воздух клубы пыли. Мальчик на козлах снял суконную куртку и подставил солнцу худую грудь. За экипажем, желтый, как дорожная пыль, бежал его пес.

5

Все путешествия начинаются одинаково: можно сказать, что путник захлебывается пространством. Руки-ноги чуть-чуть дрожат от возбуждения, голова кружится от беспрерывно сменяющихся пейзажей. И лишь не скоро человек, по доброй воле или под давлением обстоятельств сорвавшийся с насиженного места, возвращается к тому, что покинул. Люди отождествляют себя с местом, где пустили корни, словно жизнь без этого врастания в землю неполноценна, лишена смысла. Однако, по мере того как за спиной остается все больше придорожных столбов, прошлое, накрепко связанное с конкретными местами, блекнет и все чаще заслоняется тем, что открывается взору. Дорога с наезженными колеями, колодцы на обочине, незнакомые люди, часовенки на распутьях, маячащие на горизонте деревни, даль, ширь и глубь без конца и края.

В начале пути не столько важна цель, сколько само перемещение во времени и пространстве. Мысли тогда хватает простора, чтоб лениво плыть куда захочет, а взгляд распрямляется в безбрежном ландшафте подобно лепесткам расцветающего мака. Острые края тревог и страхов будто сглаживаются, позволяя себя не замечать. Мир, наблюдаемый с движущейся точки, выглядит более гармоничным и законченным.

Однако странствование — лучший способ понять, что все бренно и переменчиво, а к деталям не стоит привязываться. Деталь, отдельная черта — свойство недвижности: ведь суть вещей непрестанно меняется. В событиях прошлого, увиденных глазами путника, часто открывается новый смысл. Человек странствующий набирается ума не только потому, что пополняет свой опыт за счет новых видов и ситуаций, но и потому, что сам для себя становится пейзажем, на который можно взглянуть мимоходом с умиротворяюще далекого расстояния. Тогда видишь больше, чем просто набор деталей. Их сочетание уже не кажется окончательным и однозначным. Оно меняется в зависимости от точки зрения.

Впрочем, езда в черном закрытом экипаже, когда на дворе жара, может стать адской пыткой. Зной висит неподвижно и покрывает незащищенную кожу рук и лица пленочкой скользкого пота. Маленькие оконца кареты и небольшая скорость на ухабистой дороге не позволяют Даже мечтать о сквозняке.

Разговор не клеился, вероятно, из-за духоты и жары. Мужчины украдкой разглядывали Веронику. Они скорее всего сняли бы пропотевшие парики, если б не эта женщина, подброшенная им волей случая.

Веронике не мешало, что за ней наблюдают. Она привыкла к мужским взглядам. Смотря в окно, она размышляла о своем возлюбленном. Мысли путались, повторялись, воспоминания возвращались вновь и вновь, пока не слились в смутный поток образов, и Вероника уснула. По ту сторону яви картины стали сумбурными и мучительными.

Веронике снилось, что она забыла имя какого-то необычайно важного для нее человека. Человек этот стоял где-то близко, за дверью, за стеной, ожидая, когда произнесенное вслух имя позволит ему войти и остаться. Вероника с трудом вспоминала имена знакомых мужчин, но ни одно из них не подходило. Имя отца, брата, уличного знакомого, первого любовника, имена десятков друзей. Она искала хотя бы первую букву, чтобы с чем-нибудь ее связать, но память заклинило, будто ключ в заржавелом замке. Время шло, однако ничего не менялось. Вероника бессильна была что-либо сделать.

Ей казалось, что кошмар длится очень долго, но, очнувшись, она обнаружила, что сон продолжался каких-нибудь несколько минут. Он немедля рассеялся, уплыл куда-то. Если бы у Вероники сейчас спросили, что ей снилось, она бы не сумела ответить.

Между тем за окном уже ничто не напоминало Париж. Сразу за столичной заставой начиналась провинция, и все как будто сделалось меньше, хуже, запущеннее. Тотчас изменился и язык. Повстречавшийся во время короткого привала крестьянин говорил на каком-то смешном, исковерканном диалекте. Французский был обязателен только в Париже.

Решено было в дороге не задерживаться и ехать прямо в Анжервилль. Карета остановилась еще только один раз, и мальчик-возница взял на козлы уставшего пса.

— Что вы думаете об этом мальчике? — спросил Маркиз, когда экипаж покатил дальше.

— Не особо смышлен, похоже, — ответил де Берль.

— Надо будет непременно нанять кучера в Анжервилле, — решил Маркиз.

Маркиз чувствовал себя ответственным за эту экспедицию. Он готовился к ней загодя, понимая, что в вопросах организации не может рассчитывать ни на лишенного воображения де Берля, ни на непредсказуемого шевалье (разве он не был прав?), ни на немощного Шевийона. Ответственность он, впрочем, возложил на себя с радостью. Ему нравилось как решать сиюминутные задачи, так и составлять планы, которые он затем неукоснительно осуществлял пункт за пунктом. Но сейчас он был сбит с толку. С самого начала все пошло вкривь и вкось. Дуэль шевалье, неожиданный презент в лице его содержанки. Потом кучер, который вдруг тяжело заболел, и вместо него — немой недотепа. Маркиз, однако, не был бы самим собой, если бы, помимо умения планировать события и выстраивать их в логические, последовательные цепочки, не обладал гибкостью ума, позволяющей приспосабливаться к планам, составленным кем-то могущественнее его.

— Если что-то получается ни с того ни с сего, случайно, это проявление воли Господней, — вполголоса сказал он де Берлю, но де Берль был иного мнения.

— В этом можно усмотреть предостережение. Любая перемена планов, тем более на первых порах, крайне опасна. Это как в геометрии: даже незначительное поначалу отклонение от прямой впоследствии становится непоправимым.

Де Берлем овладели дурные предчувствия. Он думал о твердом, гладком и уже довольно большом животе жены и о том, как бы на этот раз не вышло осложнений при родах. Думал о незаконченных делах. Думал о знамениях, которые всегда посылал ему Бог и которые, как ему казалось, он научился распознавать. Он злился на себя за такие мысли, поскольку еще сам себе боялся признаться, что не хочет ехать дальше, что считает их затею безумной. Разве не достаточно, что он финансирует экспедицию? Теперь он искал предлог, чтобы оправдаться перед собой за внезапную потерю энтузиазма.

Ему вспомнились дети — маленькие существа, в которых смешались черты его самого и его супруги. А теперь на свет появится еще один младенец… Какой? Солнце и Венера будут находиться в знаке Девы. Это хороший знак — рожденные под ним трудолюбивы, надежны. Если будет мальчик, можно рассчитывать на помощь в делах. Девочка, когда вырастет, станет прекрасной хозяйкой. Скромной, работящей, пускай даже чуточку приземленной, но женщине и незачем витать в облаках. Вот если бы наплодить столько детей, думал он, чтобы у каждого Солнце было в другом знаке, тогда в доме соберется целый Зодиак. Можно будет изучать различные зависимости между ними — это же отличный материал для экспериментов. Сидеть в прохладной библиотеке, пить оранжад, записывать в конторских книгах свои наблюдения. Де Берль перенесся мыслями домой и бродил теперь по комнатам, испытывая непритворное отвращение к трясущейся по жаре карете.

— Ты не считаешь, что для начала чересчур много непредвиденного? — спросил он у Маркиза шепотом, поскольку сидящая рядом с ним «эта женщина» (так он про себя называл Веронику) опять задремала. — Мы могли бы остаться в Париже… подождать…

Маркиз усмехнулся и откинулся на спинку сиденья. Кивком указал на солнце, которое, точно золотой паук, медленно ползло к горизонту.

— Я так рад, что мы наконец едем, — сказал он, будто вовсе не услышав слов друга.

Жаль, что неизвестно, каким образом все происходит. Вытекают ли события одно из другого согласно каким-то труднопостижимым правилам? Нет ли тут сходства с тем, как маленькая коробочка появляется из большой, а та — из еще большей? Управляет ли всем происходящим только божественный промысел, который человеку не дано знать? А может быть, между событиями и нет никакой связи, может, они совершаются как хотят, хаотически, по воле случая, противореча сами себе и обманывая людей своей кажущейся логичностью?