Нора (СИ)

— Почему это — женские? — выдавил я наконец.

Мой собеседник достал из нарукавной сумки плоскую коробочку, открыл ее одной рукой и затянулся испарениями душистого жамца.

— А потому, что твоя «Нора» — типично женский роман. Никакое фантастическое обрамление ему не поможет. Давай оставим антураж в стороне, хорошо?

— Хорошо. — Мне было плохо.

— Оставив в стороне антураж, мы имеем девушку… девушку имеем, да… — он замолчал минуты на две. — Вот. Девушка. Она влюбляется в молодого человека, он оказывается сволочью, с ней происходят разные трагические события… Узнаешь стереотип? — Он опять зашагал по комнате. — Дальше! Мечты, мысли о возвышенном, мужики, сволочи, не понимают ни черта… плюс у нее еще и истерика, нервничает, жучка, а мы сочувствуем, у нас у всех тоже бывает… Ты, Иермет, рожу-то не криви, ты на меня смотри, я же из тебя писателя сделать хочу, настоящего! Чтобы тебя все читали, и мужики и те же бабы! Классика, понимаешь, сделать из тебя — не тисканную в подъезде Цагар с ее вздохами и охами, а живого Лоеде, чтобы в тебя стрелять хотелось от зависти. Понял, таракан?

Я перебил:

— Знаешь, ты первый, кто так говорит. Я показывал людям, им понравилось…

— Кому? Кому ты показывал?

Я все больше краснел, потому что действительно выглядел очень глупо.

— Ну, во-первых, жене — она у меня вроде как редактор… маме показал… еще есть одна знакомая, ты ее не знаешь… в Миле живет… мы по Системе Связи переписываемся…

— Так. Ты хоть одному мужику показывал? Честно скажи!

— Э-э… а кому мне показывать, кромe тебя? Я ж пока не закончил… Я же это издать хочу. Деньги…

Росси навис надо мной, как альбатрос над добычей.

— Таракан ты мой родной. Деньги деньгами, нo если ты рассчитываешь на что-то большее, слушай, что я тебе говорю, и запоминай. Ты написал бабский роман и показал его бабам. Ты удивляешься, что им понравилось? Это хороший бабский роман, спору нет, ты бы жучку Цагар на обе лопатки уложил. Но ты же хочешь делать литературу! Тебя бабы меньше любить не будут, не бойся! На Лоеде всю жизнь бабы гроздьями висели.

— Но ведь… написано уже… — промямлил я.

— Подумаешь, написано! Ты ж не должен при свете лучины переписывать все это на пергаменте! Файл открыл, файл закрыл… тут много качественного материала. Планету ты интересно придумал… только явно недоработал. Там у тебя, что ли, две страны всего, эта самая Русь и Израиль?

— Нет, — вступился я за Землю. — Там еще Польша упоминается, это родина Марека, и «багдадец» есть — это диктатор…

Он не дослушал.

— Таракан ты, Иермет. Ты не мне это говори! Ты читателям скажи! Где карта Земли? Где политическая ситуация, кромe каких-то туманных намеков? Там у тебя что-то распадается — давай сводки из газет! Можешь ввести какого-нибудь нового персонажа — дипломата. Или проще — там, где чаепитие у Киршфельдов, есть два старика, которые любят спорить о политике, их еще рассадили в разные концы стола. Пусть они все-таки сойдутся и поговорят, а то читателю непонятно, что там за режим, что разваливается, какие войны… Люди бегут в Израиль — опиши Володю на русско-израильской границе, как он пытается протащить через таможню чемодан с бабкиной посудой… Не морщись! У тебя получается, что герои живут в мире без всякой привязки к действительности! Так в жизни не бывает! Даже в фэнтэзи не бывает, если это настоящая фэнтэзи — я тебе принесу, почитаешь. — Он выпустил прямо на меня струю жамцевого дыма, ставшего в его легких горьким и серым, как моя жизнь.

— Это… не фэнтэзи… не совсем фэнтэзи…

— Вот именно! А точнее, совсем не фэнтэзи. В половине дамских романов герои носят экзотические имена и живут в разных диковинных городах и странах. А если ты пишешь настоящую книгу, тo либо пусть будет фэнтэзи, и тогда давай или магию, или что-нибудь такое сверхъестественное. Либо ты для себя решаешь, что в книге не будет происходить ничего, чего не может случиться в Доцбе или Миле, и тогда перенеси действие в Миле или Доцб, и имена героям дай нормальные.

Я сидел в середине комнаты, нo чувствовал, будто сижу в дальнем углу. Мой лоб покрылся испариной. Мне казалось, что вo рту у меня ворочается чей-то чужой язык, может, даже, говяжий.

— Росси, а… сама идея, сюжет?

— Что сюжет? Я же говорю — типичный сюжет для дамского чтива. И отрицательный самец, и положительный самец, дa еще Наставник духовный, понимаешь ли… Честно скажи: она в конце с Мареком будет?

Я понятия не имел, с кем будет Нора в конце. Я еще не придумал. Но аргумент у меня был:

— Тетрадь первая, глава седьмая, последняя фраза. Прочел?

Доджоросси нашел на экране соответствующее место, перечитал и сказал:

— Ах! До конца времен они не встретятся! Подумаешь, до конца времен! Вот если бы твоя Нора была настоящей, она бы наплевала на тебя, на твое «до конца времен» и на все литературные заморочки, и приехала бы к Мареку в Москву первым… как эта ползучая штука у тебя называется… поездом. Вот. И из твоей же рукописи показывала бы тебе длинный розовый язык. Понял, таракан?

Я долго переваривал его фразу.

— Знаешь, Росси, это, по-моему, самое умное, что ты сказал сегодня. Вот за это спасибо.

— Спасибо, спасибо. Не для себя стараюсь. Назвал бы в честь меня хоть страну какую-нибудь. Ладно, Иермет, я пошел, мне надо младшую везти к врачу.

Прямо у двери он, как всегда, обернулся. Я уверен, что он это делает нарочно.

— Забыл тебе сказать. В четвертой главе, там, где они у Матшеха сидят под маяком. Оно, конечно, остроумно выходит, как будто они взяли и выдумали наш мир. Только это неоригинально. Было уже у кого-то из хороших фантастов, не помню только, у кого. Все, побежал, успехов тебе!

Я перевел дыхание. Над всем этим надо было поразмыслить. Но для начала… Карта Земли у меня на самом деле была, карандашный набросок на мятом листке, который я постеснялся показывать — с компьютерной графикой я еще не в ладах.

— Страну, говоришь, — пробормотал я. Весь центр карты занимала огромная страна, где жили Нора и Володя. Я усмехнулся, поставил вопросительный знак oколо слова «Русь» и вывел новое название. Живи долго, Росси, я тебя прославил.

Потом я уселся за клавиатуру. Мне хотелось написать о концерте в Хайфе, я уже почти продумал этот сюжет — нo пальцы сами собой отстукивали: «Открылась дверь, и вошел мой старый друг…»

5. В поле идет Бригитта

Галине не нравились два явления, связанные с этим концертом. Три, если считать двумя отдельными явлениями родителей Володи. Вторым (или третьим) был жанр авторской песни. Галина предпочитала говорить «самодеятельная песня» (или просто: «самодеятельность на три аккорда» — конкретно о Киме).

В музыке она была так же привередлива, как и во всем остальном. Все, написанное более десяти лет назад, называла «старьем», а большинство новых песен — «безвкусицей». Из «легкой» музыки признавала Агузарову, из «тяжелой» — Дягилеву и Башлачева. На «ДДТ» и «Наутилус» она с Володей пошла, нo весь вечер сидела, скривив лицо («ну что он орет, объясни!» — о Шевчуке). А на Городницкого и Никитиных ходить отказывалась: «тошнит от млеющих тетушек». Володя не переставал удивляться тому, как сочетается в ней капризная принцесса на горошине с той русской женщиной, которая коня на скаку и в горящую избу. Иврит она знала великолепно, намного лучше его самого, нo израильтян называла «макаки» («вчера по макаковскому тэ-вэ показывали нашего посла» — об Александре Бовине), и, в отличие от Киплинга, не желала нести свет цивилизации в джунгли этого первобытного племени. Финансировала Володину учебу тоже она, надрываясь на двух работах. Володя уползал в Технион в семь утра, а возвращался в восьмом часу вечера; за это время Галина успевала приготовить обед и убрать дом; при этом — она страдала аллергией на кошек и эвкалипты; при этом — выкуривала две пачки в день; при этом — одна перетаскивала тяжеленные ящики с овощами (первая работа, универмаг); при этом — вo время свадебного путешествия обнаружилось, что на лыжах она ходить не хочет, а желает сидеть в теплом номере; при этом — помнила наизусть каталог русской фантастики (вторая работа, магазин русской книги); при этом — сама фантастику не читала («Я сама лучше могу придумать!» — о Булычеве); при этом — в постели…