Тайны Питтсбурга

Сегодня она была одета во что-то многослойное, красного и белого цветов: футболки, юбки и великое множество платков и браслетов. Ее рыжевато-коричневые волосы были аккуратно уложены на манер сороковых: длинная челка, зачесанная на одну сторону, частично скрывала склоненный профиль. Она выглядела сосредоточенной и не слышала моих шагов. Я проскользнул мимо нее и направился дальше по коридору к отделу, где работал Артур. Я помнил о том, что Артур назвал девицу «панком», но ее манера поведения и аккуратность явно говорили о другом. Она ничем не походила на панка или хотела подчеркнуть эту свою непохожесть традиционной женственностью, непременными розовым лаком для ногтей и ленточками. Я задумался о том, кто же она такая, если не панк.

Артур уже приготовил свой пакет с обедом и, как только я вошел, быстро отметил закладкой то место, которое переписывал.

— Привет, — сказал он. — Ты готов? Видел Флокс?

— Привет. Да, видел. Флокс, ха-ха! Ну и имечко!

— Знаешь, ты ей определенно нравишься. Так что смотри будь осторожнее.

— В каком смысле? Откуда ты знаешь? Что она сказала?

— Ладно, пошли поедим. Я расскажу тебе по дороге. До свидания, Эвелин… Ох, Эвелин, прошу прощения! Это мой друг, Арт Бехштейн. Арт, это — Эвелин Маскьярелли.

Эвелин оказалась одной из его сотрудниц, вернее, начальницей. Хрупкая старушка, которая провела всю свою жизнь в стенах Хиллмановской библиотеки и, как позже рассказал мне Артур, пылала к нему нежной страстью. Я подошел к ней, пожал протянутую руку, ощущая уместность такого официального представления. Оно давало мне возможность самому выбрать, кем и каким я хочу перед ней предстать. И я решил явиться в образе молодого и блестящего интеллектуала, бодрого от солнечных лучей Мира по Ту Сторону Стены и обладающего свободой в любую минуту снова в него вернуться, которой она лишена. После короткого пожатия ее маленькой влажной ручки и демонстрации всех моих роскошных зубов мы вежливо попрощались и ушли.

По пути к выходу мы, разумеется, столкнулись с Флокс, которая пила из фонтанчика в холле. Ей пришлось прижать к груди руку, чтобы вся амуниция, которую она носила на своей шее, не угодила под фонтанную струю, когда она наклонялась.

— Флокс, — произнес Артур чуть насмешливо, — я хотел бы тебя кое с кем познакомить.

Она выпрямилась и повернулась к нам лицом. Ее глаза, едва видимые среди волос и ленточек, показались мне умопомрачительно голубыми. И эти голубые глаза расширились, узрев меня. Я ощутил себя голым из-за своих открытых рук. У нее было продолговатое лицо, гладкая кожа и чистый широкий лоб. Несомненно красивая, она выглядела как-то странно, неправильно. В ней все было слишком: слишком голубые глаза чересчур пристально разглядывали слишком красные колготки, которые были на ней надеты. Казалось, она тщательно изучила секреты создания красоты по-американски, только с какой-то странной точки зрения, откуда-то издалека, а потом старательно их применила для создания своего образа, перестаравшись в деталях. Дебютантка с другой планеты.

— Арт Бехштейн, знакомься, это — Флокс, — тем временем продолжал Артур. — Прошу прощения, Флокс, но я не знаю твоей фамилии. Это мой друг Арт. Он просто замечательный человек, — неожиданно добавил он.

Внезапно под давлением его странной похвалы и ее внимания я почувствовал себя обязанным сделать что-то особенное, но мне этого не хотелось. Наоборот, я желал скрыться в недрах коридора, спрятаться за массивной роговой оправой очков и тяжелым пальто и только потом выйти снова. Но на этот раз — содрогаясь от приступов метеоризма и гротескных тиков.

Флокс так и не произнесла ни слова. Она стояла, опустив руки вдоль тела, чуть согнув их в запястьях и распрямив пальцы. Классическая поза, к которой непременно полагалась сентиментальная мелодия, лучше всего в исполнении струнного оркестра, и комментарий: «Момент, о котором мечтает каждая девушка». Она не сводила с меня глаз в течение еще двух долгих секунд.

— Привет, Арт, — произнесла она наконец. — Никак не могу поверить, что вы знакомы. В смысле, что Артур знает нас обоих. Как поживаешь?

— Замечательно, благодарю. А ты?

— Хорошо. Я… Артур говорил, что ты не местный.

— Правда? — Я посмотрел на Артура, который задумчиво разглядывал свои руки. — Да, я из Вашингтона. Хотя нет, я почти местный. Семья моей матери живет в Ньюкасле, — сказал я. — Мама умерла.

Ответом мне была сочувственная улыбка. Я снова посмотрел на Артура. Он, казалось, весь ушел в созерцание своих идеальных рук.

— Да, это случилось давно. А ты местная?

— А я — важная часть Питтсбурга, — произнесла она и впилась в меня голубыми глазищами. Возникла пауза.

— Так, — вмешался Артур. — Достаточно. — И он взял меня под локоть.

— Э-э… А ты еще… э-э… придешь в библиотеку? В смысле, зайдешь к Артуру? Вы идете на обед?

Артур тут же докторским тоном объяснил характер нашего рандеву, причину моего отсутствия на рабочем месте и потащил меня за собой, сославшись на досадную скоротечность обеденного времени и пообещав Флокс, что она обязательно увидится со мной снова. И мы вышли в ослепительно яркий полдень.

— Ух… — выдохнул я с облегчением. — Ну и странная девица. Какое, говоришь, у нее прозвище?

— Мау-Мау. Только эту кличку она носила, когда была панком. А теперь, как я понимаю, она у нас христианка.

— Я так и думал. Интересно, кем она станет в следующем воплощении?

— Джоан Кроуфорд, [14] — ответил он.

Я ни разу не слышал вразумительного объяснения того, как возник огромный провал, перекрытый в трех местах длинными стальными арочными пролетами, который превратил всю юго-восточную, оклендскую, часть Питтсбурга в настоящую пропасть. Между заносчиво выпяченной территорией Университета Карнеги-Меллона и уродливыми задворками Института Карнеги, маленькими церквушками, расположенными вдоль передней части Парквью и самого парка, раскинулась широкая сухая ложбина. В ней скрывались четыре главные достопримечательности: Потерянный Район, Фабрика по Производству Облаков, рельсы и невероятное количество хлама.

Именно оттуда, с места нашего почти секретного обеда, с верхней точки бетонной лестницы, десятью огромными маршами поднимающейся над дном каменного мешка, я впервые рассмотрел Потерянный Район. Передо мной раскинулись таинственные улочки и два ряда обветшалых зданий. Такую картину можно было наблюдать только сверху, и то если наблюдатель оказывался достаточно внимательным. За четыре года жизни в Питтсбурге я, кажется, пару раз видел это место, но не подозревал о существовании полдюжины древних лестниц, ведущих к нему и разбросанных по всей южной части Окленда. Мне также не приходило в голову, что здесь могут жить люди. Тут была даже школа и бейсбольная площадка; я видел крохотные детские фигурки, подбегающие к базам, на дне Питтсбурга.

Артур выбрал самую верхнюю ступеньку, где солнце грело нам спины и подсушивало листья салата на сэндвичах. Сидя в опасной близости от него возле здания Музея изобразительных искусств, на травянистом дне одной из сотен обрывистых окраин Окленда, я чувствовал себя очень неуютно. Я остро ощущал располагающую к интиму уединенность выбранного им места. Он вполне мог привести меня сюда для того, чтобы снова попытаться обсудить, скажем так, одну весьма деликатную тему. Я решил придерживаться выбранной прежде позиции, но, к сожалению, позиция моя состояла в том, что я был без ума от Артура Леконта. Я хотел быть таким, как он: пить, принимать, отвергать и доминировать. Я хотел его дикой дружбы с Кливлендом, чтобы высоко держать колдовское знамя того лета.

— Странное место они выбрали для жилья, — сказал я, махнув сэндвичем с сыром и ветчиной в сторону Потерянного Района.

— Ты когда-нибудь там был?

— Не-а. А ты?

— Да, конечно. Мы с Кливлендом раньше часто туда ходили. Прогуливали уроки. — И он кивнул в сторону, где, скорее всего, находилась Центральная католическая средняя школа. — Мы спускались туда. — Он показал маршрут рукой в бело-голубом полосатом рукаве. — Мимо музея, к Фабрике по Производству Облаков и вдоль свалки. Там, среди мусора и старых покрышек, раньше росла конопля.