Потомки

— Но, папа, я уже договорилась встретиться с ней и ее мамой! В четверг.

— Тебе нужно встретиться со своей мамой.

— Моя мама даже глаз не может открыть! И никогда не откроет.

— Разумеется, откроет! Что ты такое говоришь? — (Скотти не отвечает и смотрит прямо перед собой.) — Ты должна быть со своей мамой, а не с чужой.

— А Рине можно пойти со мной в больницу? В школу я не хожу, мне тут скучно одной.

Странно, что Скотти хочет привести в больницу свою подружку; хотя, рассуждаю я, если Рина будет рядом, моя дочь, может быть, поговорит наконец с Джоани, а не станет сидеть как истукан.

— Хорошо, — говорю я. — Но сначала ты извинишься перед Лани. И если ты перестанешь ее дразнить, я разрешу тебе в четверг прийти в больницу вместе с Риной.

— Тогда верни мне мой «блэкберри», чтобы я могла ей об этом сообщить и еще написать Лани Му.

— Возьми мобильник и, ради бога, перестань называть ее этим именем!

Мы проезжаем по Кайлуа; не так давно в нем появились целые улицы, сплошь состоящие из магазинов, и теперь он стал похож на один из тех милых городков, каких полно в Америке. Повсюду снуют туристы, а раньше они к нам почти не заглядывали. Я знаю, что, когда я продам свои земельные угодья, новый владелец превратит их в нечто подобное, хотя, честно говоря, мне такие городки нравятся, да и Джоани тоже. Она обожает, когда районы жалких лачуг сменяются «облагороженными» кварталами.

— Ты не купишь мне смузи [11]? — просит Скотти.

— Нет.

— А бургер?

Неплохая идея.

— Нет.

— О господи, папа, только не говори, что именно сейчас ты бы выпил пива.

— Ты только что ела, Скотти.

— Ладно. Тогда купи коктейль с арахисовым маслом.

Я сглатываю слюнки:

— Перестань, Скотти. Не сейчас.

Поток автомобилей замедляет движение, и мы медленно подползаем к светофору. Рядом с нами по зеленой траве гордо вышагивает семейство; его глава тащит на голове лодку — желтый пластиковый каяк. На всех членах семьи — двое детей и двое взрослых — фиолетовые футболки с надписью: «Дружное семейство Фишер».

— Придурки, — говорит Скотти.

Мы обгоняем Фишеров и останавливаемся; затем они обгоняют нас. Загорается зеленый свет, мы трогаемся. Проезжая мимо Фишеров, Скотти высовывается из окна и громко кричит: «Придурки!» Я успеваю заметить, что отец семейства резко вскидывает руку, чтобы закрыть жену и детей от какого-то летящего предмета.

— Скотти! — говорю я. — Что это было?

— Я думала, тебе будет смешно.

Я смотрю в зеркало заднего вида. Фишер-папа отчаянно жестикулирует и что-то кричит старшему сыну, который срывает с себя футболку и швыряет ее на землю. У меня начинает стучать в голове.

— Немедленно подними стекло, — говорю я дочери.

— Здесь ручки нет. У нас новая модель.

— Тогда нажми на кнопку. Ради бога, да сделай ты хоть что-нибудь! Между прочим, на дорогах полно машин, у которых стекла поднимаются вручную. Их вообще большинство. Прекрасные машины.

— Здесь поворот, — говорит Скотти.

— Ты знаешь, где живет Лани?

— Она же меня каждый год приглашает на день рождения!

— Слушай, перестань разговаривать со мной так, словно я обязан знать все на свете!

— Приехали, — говорит Скотти.

— Нам сюда?

— Да, сюда.

Я жму на тормоз и останавливаюсь. Смотрю на дом, который ничем не отличается от домов, расположенных по берегам Зачарованных озер: вечно распахнутая передняя дверь, которой никто не пользуется, за ней дверь, затянутая антимоскитной сеткой, открытый гараж: перед входом в дом — резиновый коврик, на котором валяются пляжные шлепанцы и туфли. Мы выходим из машины и по подъездной дорожке направляемся к дому. Я спрашиваю дочь о Лани:

— Значит, вы были подругами?

— Ага. До прошлого года. Она меня пригласила на вечеринку, а потом выставила за дверь, и я весь день просидела вон там, пока остальные веселились в доме. — Скотти показывает пальцем на стол, стоящий в гараже. На Зачарованных озерах всегда так: никто не использует гаражи по назначению. В них устраивают обеды на открытом воздухе или ставят дополнительные холодильники. — Она думала, что вся из себя крутая, а потом я раз — и начала всем нравиться, а она стала жирным поросенком, и удача изменилась.

— Удача ей изменила, — уточняю я. — Отвернулась от нее…

За сетчатой дверью появляется силуэт миссис Хиггинс. Дверь открывается, мы входим в дом. Мы с хозяйкой здороваемся, пожимаем друг другу руки, и, поскольку миссис Хиггинс держит дверь открытой, мне приходится подойти к ней совсем близко; так мы и стоим, словно собираясь не то расцеловаться, не то сцепиться в драке.

— Спасибо, что приехали, — многозначительно говорит миссис Хиггинс, словно делает мне огромное одолжение.

— Пожалуйста.

Мне ужасно хочется сообщить ей, что у меня жена в коме, но я дал себе клятву: никогда не использовать этот факт ни для получения каких-то преимуществ, ни как аргумент в споре.

Миссис Хиггинс смотрит на мои туфли; я тоже смотрю на свои туфли и наконец понимаю, что должен их снять. Ненавижу дома, где принято снимать обувь.

Я снимаю туфли и остаюсь в черных носках. Один из них немного темнее другого. Скотти делает несколько шагов вперед и сует в рот жевательную резинку. Я хочу сказать ей, что жевать резинку, находясь в гостях, неприлично. Этим ты выказываешь пренебрежение к хозяевам. Миссис Хиггинс ведет нас в столовую, где на диване, положив ногу на ногу, сидит девочка с пышными, как у африканки, волосами. Должно быть, это и есть Лани. У нее характерные для европейки каштановые волосы, густые и мягкие, и вздернутый нос. Теперь понятно, откуда взялось это прозвище — Лани Пиггинс [12]. При виде Скотти лицо девочки озаряется; она вскакивает и идет нам навстречу.

Я смотрю на ее мать, точную, хотя более с тройную, копию толстушки на диване, вижу прекрасные голубые глаза Лани и ее нежную белую кожу и понимаю, что очень скоро она станет восхитительной девушкой… Впрочем, может быть, и нет.

— Скотти, — говорю я, — что ты хотела сказать Лани?

— Извини, — буркает Скотти.

— Да ладно, — отвечает Лани.

— Вот и отлично, — подытоживаю я. — Ну что ж, приятно было познакомиться.

— Скотти, — не унимается миссис Хиггинс, — ты писала очень злые слова.

Я смотрю на дочь, взглядом стараясь сказать: «Терпи. И молчи».

— Не знаю, что такого страшного случилось в твоей жизни, но ты стала очень гадкой девочкой.

— Послушайте, — говорю я, — Скотти уже извинилась. Она ведь ребенок и ведет себя как все дети. Им просто необходимо доказывать свое превосходство.

— Ваша дочь должна понять, что она такая же, как все, — что в реальной жизни, что в виртуальной.

— Согласен.

— Она должна понять, что и в виртуальном мире нельзя хулиганить. Это одно из главных школьных правил.

— Тебе все ясно, Скотти? — спрашиваю я и опускаюсь перед дочерью на колено, чтобы наши лица оказались на одном уровне. Этому меня научила Эстер, которая высмотрела это в каком-то шоу, посвященном трудной работе сестер милосердия. — Если хочешь выяснить с кем-то отношения, говори с человеком лицом к лицу и смотри ему в глаза.

Скотти отвечает выразительными кивками; ее подбородок сначала задирается к небу, затем падает на грудь.

— Она ничего не поняла. — На лице миссис Хиггинс играет злая улыбка, что мне очень не нравится. — И явно ни в чем не раскаивается. Я же вижу.

— Нет, — отвечаю я. — Она все прекрасно поняла. К тому же это ваша Лани сначала пригласила Скотти на день рождения, а потом выставила ее за дверь. Это было жестоко, но ты, вероятно, поступила так потому, что хотела покрасоваться перед другими, да? — спрашиваю я, обращаясь к Лани.

Та кивает, затем спохватывается и настороженно замирает.

— Скотти просидела в гараже целый день, — продолжаю я.

— Я этого не знала, — не моргнув глазом заявляет миссис Хиггинс.