Иванова свобода (сборник)

– Здравствуйте, – сказала женщина; она была старше Саши, около пятидесяти, халат обтягивал ее, словно чужой. – Вы корреспондентка Савельева?

Женщина улыбалась. Саша тоже улыбнулась. Сегодня начиналось хорошо.

– Я – журналист, – поправила Саша. – Я ищу кабинет главврача Корнаковой. У нас назначено.

Женщина кивнула и одернула тесный халат.

– Это я, – представилась женщина, – Корнакова Римма Александровна. Мой кабинет дальше по коридору, но там нам поговорить не дадут: всегда народ толчется. Мне сказали, что вы уже прибыли, и я вышла вас встретить. Как добрались?

– Спасибо, – ответила Саша. – Александра Савельева, журналист. Вам должны были звонить.

– Да-да, – охотно согласилась Римма Александровна, – звонили-звонили. Вы не волнуйтесь. Я вас ждала. Можем здесь сесть, а можем сразу вниз пойти. На первый этаж, где у нас процедурная, столовая, комната отдыха. Вы без фотографа?

– Мы обычно сначала текст пишем, – пояснила Саша, – а потом приезжает фотограф и снимает, что нужно по тексту. Я же еще не знаю, что напишу.

Они продолжали стоять, не решаясь сесть. Саше казалось, что ниша может неожиданно закрыться – с потолка опустится железная решетка (она видела такое в кино), и они окажутся замурованными в тесном пастельном полукруге. Стены начнут сдвигаться в центр, навстречу друг другу, и соединятся, постепенно сдавив их тела в плоскую костяную-кровяную труху. Саша не любила закрытых пространств.

Полутемный коридор был надеждой на путь назад. Саша отступила в его длинный туннель и остановилась, успокоенная открывшимся с обоих концов обещанием безопасности.

Римма Александровна продолжала улыбаться, словно Саша сделала что-то веселое. Ее левый глаз вобрал в себя тусклый свет шестидесяти ватт, освещавших больничный мир, и оттого был ярче, чем правый. Она кивала, соглашаясь с еще не сказанным.

– Давайте у окна постоим, – предложила Саша. – Там записывать светлее.

Больные продолжали ходить взад-вперед по центральной дорожке, оставляя боковые пустыми. Словно не верили, что, если туда ступить, можно вернуться обратно. Саше было знакомо это чувство: неизведанному лучше остаться неизведанным.

В неиспытанном скрывался потенциал угрозы, и жить правильно – означало сохранить угрозу потенциальной, отказать ей в реализации. Оставаться на центральной аллее.

Она раскрыла приготовленную тетрадь и достала из кармана ручку. Та оказалась без колпачка. Саша пожалела, что у нее нет диктофона.

– Это наши обеспечиваемые гуляют, – пояснила Римма Александровна. – Положена прогулка после завтрака и после обеда, до пяти вечера. Если погода позволяет.

– Почему – “обеспечиваемые”? – спросила Саша.

Было неудобно записывать на весу, и она прислонила тетрадь к стеклу. Ей нравилось это место в объяснении доктора.

– Мы раньше были при Минздраве, – сказала Римма Александровна, – а потом нас перевели в Минсоцобеспечения. Так что больные у нас теперь – обеспечиваемые. Всего в учреждении содержится сто восемьдесят шесть человек, все получают лечение, уход. Посещение свободное, для родственников.

Она улыбнулась, ожидая вопросов. Саша записала количество больных и опустила ручку вниз, давая чернильной пасте стечь по прозрачному стержню к пишущему концу.

– Часто родственники приезжают? – спросила Саша.

– Не ко всем. – Римма Александровна оглянулась, словно не хотела, чтобы ее слышали. – От многих родные отказались и не навещают. Но к некоторым ездят. Одного мужчину на Новый год домой брали.

Она посмотрела, как санитары – пожилой в очках и толстый помоложе – уводят гуляющих в корпус, и добавила:

– Да им здесь хорошо. У нас уход, обеспечение. Телевизор час после обеда и два часа после ужина. Недавно приобрели видеомагнитофон и теперь будем фильмы смотреть. Вы о нас хорошо пишите, пожалуйста.

Саша кивнула. Она не собиралась давать обещаний.

Старик последний раз ударил кулаком в невидимое посреди аллеи и позволил увести себя в здание. Лес вокруг аллеи стал пустым, безлюдным и отчего-то темнее, словно люди, уйдя, унесли с собой дневной свет.

Время, чуткое к больничному расписанию, переместилось из утра в полдень. Небо над лесом свернулось краями к центру, и его разноцветные струи, создававшие зрительный объем, сферность, скатились в одномерную серую плоскость. Стало неинтересно смотреть из окна.

Саша повернулась к Римме Александровне:

– Могли бы вы рассказать нашим читателям про диагнозы содержащихся у вас больных?

– Конечно. – Римма Александровна снова обернулась, будто ожидая, что их подслушивают. – Большинство больных поступают с шизофренией и схожими полиморфными психическими расстройствами.

Она посмотрела на Сашу и решила пояснить:

– Ну, знаете, маниакальные состояния, для которых характерны отклонения в восприятии реальности. Галлюцинаторные явления, параноидный бред. Все это приводит к значительной социальной дисфункции и потере работоспособности. Трудиться они не могут, но вне острой фазы их содержание в больницах нецелесообразно, и они переводятся к нам, в Индом.

– Индом? – спросила Саша Савельева. – Что это?

– Индом – дом-интернат, так короче, – сказала Римма Александровна. – Так больные называют. Вроде как их дом.

Она подождала, пока Саша запишет объяснение, и продолжила:

– Шизофреники, безусловно, составляют большинство, но поступают и другие – с последствия ми травм, шоковыми состояниями. Несколько больных с острыми неврологическими симптомами – поражениями центральной и периферийной нервной системы, энцефалопатией.

Римма Александровна остановилась, вспоминая, не забыла ли она еще кого-то.

Саша закончила писать и тоже ждала.

Нижний этаж стал оживать голосами пришедших с прогулки. По коридору под ними начали катать что-то железное.

– Обед скоро, – пояснила Римма Александровна. – Также имеются больные с выраженным дебилизмом, олигофренией. – Она помолчала и, словно удивившись, добавила: – Раньше их больше было, но последние годы что-то не привозят. Теперь в основном шизофреники идут.

– И долго они у вас наблюдаются? – спросила Саша. – А когда вылечиваются, куда их?

Римма Александровна улыбнулась вопросу.

– У нас в большинстве содержатся хроники, с глубинными психическими расстройствами. – Она говорила медленно, будто давно выучила эти слова и теперь вспоминала, боясь перепутать.

– К нам они попадают из лечебных учреждений, обычно после многолетней терапии. Все связи с обществом у них потеряны, и им практически невозможно интегрироваться обратно, в нормальную жизнь. Идти им некуда: ни жилья, ни семьи. А у нас они на всем готовом. Мы их всем обеспечиваем.

Она посмотрела, как Саша записывает обрывки ее фраз. Ей хотелось знать, что та выбрала записать, а что опустить, но спросить или посмотреть Римма Александровна не решалась.

Дверь в коридоре открылась и снова закрылась. Кто-то шел в их сторону.

Мимо прошла высокая толстая женщина в белом халате. Она мельком взглянула на стоящих у окна и начала спускаться по лестнице.

Римма Александровна, на секунду замерев, кивнула Саше:

– Это наша дежурная медсестра, Ольга Даниловна. Сейчас обед начинается, и она пошла на пост, приготовить лечебные препараты для послеобеденного приема. Оставайтесь на обед, познакомитесь с обеспечиваемыми, поговорите. У нас сегодня суп с лапшой и мясная запеканка.

Саша согласилась и закрыла тетрадку. Она решила расспросить больных после обеда. Надо было поесть их еду, посидеть с ними за одним столом, походить по палатам. Она представила, как опишет обед, и начала подыскивать нужные слова. Ей хотелось придать будущему тексту достоверность и описать исключительное как можно обыденнее. Как военный репортаж: сухо, факты, с оттенком личного героизма. Словно она пробралась на другую сторону жизни, перешла черту, отделяющую привычное от запретного.

Саша спустилась вниз, где кормили психически больных, чтобы разделить их тревожный быт. Она продолжала думать о них как о несчастных.