Между небом и землей

— Да, а что? — говорит она. — Гарри танцевать умеет. И она ничего.

— Мы не отвечаем. — Эх вы, рыбы холодные. — Пошла было прочь, передумала.

— И нечего нос задирать. Гарри-то мужчина, а ты кто? Да и ты тоже.

— Минна, — говорю я.

— Сам ты Минна. Мы отворачиваемся.

— Дела все хуже и хуже, — говорю я, чтобы что-то сказать. — Надо сматываться. — Абт молчит.

Я говорю Айве, что иду за ее пальто.

— Ну, зачем? — говорит она. — Мне пока не хочется уходить. — И считает, что вопрос исчерпан. Спокойно озирается в приятном подпитии. Я не отступаю:

— Поздно уже.

— Не разбивайте компанию, — говорит Стилман. — Немножко еще посидите. Красный, во весь рот улыбаясь, на нас надвигается Джек Брилл. Говорит Абту:

— Моррис, Минна тебя ищет.

— Меня? Что ей надо?

— Спроси что-нибудь полегче. Только уж точно — свое она получит.

— Моррис! Моррис!

— Я же говорил! Вот она собственной персоной, — говорит Брилл.

— Моррис, — говорит Минна, сжав его плечо. — Я хочу, чтобы ты что-нибудь сделал ради общества. Надо что-то предпринять, все совершенно окислились.

— Боюсь, я не могу тебе помочь.

— Нет, можешь. У меня гениальная идея.

Никто не смеет спросить, в чем эта идея заключается. Насладясь всеобщим смятением, Джек Брилл произносит:

— И что за идея, Минна?

— Сейчас Моррис кого-нибудь загипнотизирует.

— Ошибаешься, — говорит Абт. — Я это бросил. Пусть кто-нибудь другой оживляет твое общество. — Ледяным тоном, отводя от нее глаза. — Идея неудачная, Минна, — вставляю я.

— Вот и нет. Чудная идея. А ты не суйся, куда тебя не просят.

— Брось, Минна, — говорит Джордж Хейза. — Это никому не интересно.

— Ты тоже умолкни, Джордж. Моррис, — улещает она, — я же знаю, ты просто злишься. Ну пожалуйста, ну один разок. Если сидеть сложа руки, они все сейчас по домам разбегутся.

— Но я забыл. У меня ничего не получится. Сто лет не практиковался.

— Ах, ничего ты не забыл. Все ты можешь. У тебя такая сильная воля.

— Отвяжись от него, Минна, — говорю я.

— Она своего добьется, — хмыкает Джек Брилл. — Вот увидите.

— Ты сам ее подначиваешь, — одергиваю я строго.

— Ее не требуется подначивать. Уж мое-то дело десятое. — Он еще улыбается, но За улыбкой сквозит обида, и напряжение, и холодность. — Просто забавно наблюдать, как она добивается своего.

— Моррис, ну!

— Пусть кто-нибудь другой развлекает публику. Например, Майрон.

— Майрон? Да он ни на что не способен!

— И слава богу, — говорит Майрон.

— Только вот кого бы тебе подыскать для опыта? ;

— Зря не трудись.

Она проходится по клавишам:

— Внимание! — Серватиус и Хилда не прерывают танца. — Моррису нужен кто-нибудь. Он собирается гипнотизировать. Джуди, ты как? — Джуди — та девица с очкариком. — Нет? Боишься себя выдать? Да, тут отвага нужна. Стилман, а ты как? Нет, эти люди против. Может, кто-нибудь сам вызовется? — Добровольцев нет. — Сплошные зануды.

Я говорю:

— Никого это не увлекает. Так что сама понимаешь…

— Ну что ж, значит, гипнотизируй меня. — Она поворачивается к Абту.

— Глупейшая мысль, — говорит Джордж.

— Почему, интересно, он не может меня гипнотизировать?

Мы ждем, что скажет Абт. Пока непонятно, что он намерен делать. Он смотрит на нее, вздернув брови, застланным, загадочным взглядом доктора, когда тот томит профана, соображая, как понятней ответить ему на дурацкий вопрос. Глухой верхний свет обращает его лицо в силуэт из грубой бумаги, пересеченный черной прямой прядью и хитро замятый у виска.

— Вот посмотришь, — дышит мне в ухо Джек Брилл, — она его достанет.

— Ну да! Ни за что! Абт мешкает.

— Ну? — говорит Минна.

— Ладно, — говорит Абт. — Подумаешь, дело большое…

— Моррис… — Но он и не глянул в мою сторону. Остальные тоже пытались что-то вякать.

— Она же пьяна, — говорит Стилман. Джордж говорит:

— Ты что, не соображаешь, чем это пахнет?

Он никого не слушает, он не собирается оправдываться и объясняться. Они с Минной двигаются в сторону кабинета.

— Мы вас кликнем. То есть Моррис кликнет, — говорит Минна. — И тогда все можете входить. .

И ушли. Мы молчим. Танцы прекратились. Джек Брилл, подпирая плечом стену и посасывая трубку, оглядывает нас, кажется, с наслаждением. Серватиус с Хилдой садятся на узкий диванчик в углу. Они единственные разговаривают. Слов не разобрать, но то и дело его обволакивающий говорок прерывается ее острым смешком. Интересно, что он может сказать такого, что так ее веселит? Выставляет себя полным идиотом. И если правду сказал Абт и он пьян не до потери сознания, тем хуже для него. Айва все вытягивает мелкие глоточки из стоящего на рояле стакана. Мне не нравится дурацкая сосредоточенность, с какой она разглаживает у себя на коленях салфетку, и быстрый отуманенный взгляд, которым она обводит гостиную.

Она застряла с Гарри и Хилдой, когда нас позвал Абт. Остальные ввалились в кабинет и напряженно молчали, разглядывая распростертую на кушетке Минну. Сначала я думал даже, что она притворяется: слишком разительная перемена. Но вот вижу — нет, никакого притворства нет. Она лежит, вольно раскинувшись под отвернутой к стене резкой лампой. Одна босоножка расстегнута и болтается на пятке. Руки протянуты вдоль тела ладонями вверх. Мы видим узкие запястья, видим родинку на сплетении вен предплечья. И несмотря на широкие бедра, на все эти женские выпуклости и подробности, коленки под платьем, плавное впадение шеи в ключицы — в ней осталось так мало собственно женского. Скорей человек вообще, печальный притом. Меня просто пробрало гот ее этого вида. Я еще больше разозлился на представление Абта. Он сидит с ней рядом и нежно воркует. Она дышит ровно, с присвистом. И чуть задрана над зубами верхняя губа.

Он ей начал внушать, что она мерзнет.

— Наверно, кто-то отопление выключил. Я дрогну. А ты? Я вижу, ты дрогнешь. Тут холодно, просто стужа.

Она вздохнула и подтянула коленки. Потом он сказал, что ущипнет ее за руку, а она не почувствует боли, и она правда не почувствовала, хотя стиснутое место на руке еще долго белело. Потом он сделал так, что она не могла шевельнуть рукой, и приказал поднять эту руку. Она мучилась, пока он ее не освободил. Сами почти в трансе, жадно вглядываясь и пугаясь того, что видим, мы не можем оторваться от ее лица, от этой вздернутой губы, помятых глаз. Он дал ей передохнуть, но только на минуту. Потом велел вспомнить, сколько она выпила стаканов пунша. Он будет называть числа, а она кивнет, когда он угадает. Тут глаза под веками метнулись, как бы в знак протеста. Он начал счет.

Я стою у самой кушетки, с угла, так что голая пятка Минны, та, с которой свисает босоножка, касается моей брючины. Вдруг мне хочется пощупать пальцем ее эту родинку. Я смотрю на ее лицо, на сомкнутые веки, и недовольство Абтом перерастает в злость. Да-да, он же получает удовольствие! Что делать? Надо поскорей все это прекратить. Он тем временем считает. «Шесть? Семь?» Она пытается и не может ответить. Все-таки чувствует оскорбление? «Значит, не припоминаешь? Нет?» Она перекатывает голову. «Может, считать разучилась? Сейчас проверим. Я несколько раз постучу по твоей щеке. Ты сосчитаешь и скажешь, сколько. Поехали?»

— Оставь ее, Моррис. С нас хватит, — говорю я. Он будто не слышит.

— Ну, приступим. — Он четыре раза легонько ее ударяет.

Губы Минны изображают зачаточное «ч», но сразу опадают, и вот она уже сидит с открытыми глазами, кричит:

— Гарри! О, Гарри! — и рыдает с перекошенным, ужасным лицом.

— Я тебе говорил, ты слишком далеко заходишь, — говорю я. Абт удивленно тянет к ней руку.

— Оставь ее в покое, — крикнул кто-то.

— Гарри, Гарри, Гарри!

— Сделай что-нибудь, Моррис, — рявкнул Робби Стилман. — Шлепни ее по щеке. У нее истерика!

— Не трогай ее. Я иду за Серватиусом. — И Джек Брилл хочет бежать, но муж уже стоит на пороге.