Круговорот лжи

Должно быть, в тот вечер Илайна вела себя слишком вызывающе, демонстрируя юность и красоту, и это напомнило Элен, что она сама уже отпраздновала свой сороковой день рождения. В моей жене проснулась зависть, потом чувство солидарности с другими немолодыми женщинами, затем ее посетили мрачные мысли о мужском вероломстве. Пожалев Джойс, Элен плавно переключилась на Мод, к которой относилась с большой теплотой. Точнее сказать, она любила мою тетушку почти так же, как и я сам — в этом чувстве была и снисходительность, и в то же время глубина и преданность.

Гордясь своей сообразительностью, я лукаво спросил:

— С чего это вдруг ты подумала о Мод?

— Должна же я была о чем-то думать, правда? Мне было противно смотреть, как ты пялился на эту молоденькую дурочку, облизывающую своего отца. Не удивительно, что Лили его бросила. Наверно, ее тошнило от этого зрелища.

— Не помню, чтобы Илайна вела себя так при Лили. И не думаю, что это противное зрелище. Старине Джорджу крупно повезло!

Я сжал руку Элен и добавил (на тот случай, если это действительно было причиной ее недовольства):

— Впрочем, что касается меня, то я считаю, что Илайна всего лишь славный ребенок. Она из другой возрастной группы. Хотя, конечно, Генри старше меня. Бедная старушка Джойс… Как ты думаешь, она догадывается о его шашнях?

Элен не ответила. В этом не было ничего странного, потому что едва мы свернули на свою улицу, как нас оглушила громкая музыка. Ее источник определился тут же. Как ни странно, грохот доносился не из логова панков, в котором было темно, а из дома, стоявшего немного дальше. Молодой присяжный поверенный, воспользовавшись отсутствием своей овдовевшей матери (мы видели, как утром она уезжала в доверху загруженной машине), устроил у себя шумную пирушку. В доме царил полумрак, но в высоких незашторенных окнах гостиной, находившейся на втором этаже, виднелись темные фигуры, сплоченные, как толпа футбольных болельщиков. Они раскачивались, топали и время от времени издавали дикие крики в такт музыке. Наш сосед из Вест-Индии — пожилой и солидный государственный служащий, образцовый семьянин, одетый в темный костюм и белую рубашку с университетским галстуком — стоял на пороге своего дома и мрачно наблюдал за происходящим.

— Половина второго ночи, — сказал он, ответив на наше приветствие. — Вполне достаточно побеситься до двенадцати. Я сам когда-то был молодым. Но порядочные люди должны помнить, когда пора расходиться.

— Ну, уик-энд есть уик-энд, — сказал я, отчаянно надеясь, что сосед не попросит меня позвонить в полицию, как однажды, когда панки устроили оргию от зари до зари. Впрочем, мне тут же стало стыдно, и причин тому было несколько: во-первых, мне пришло в голову, что сосед мог подумать, будто полицейский скорее отреагирует на мой звонок, чем на жалобу чернокожего; во-вторых, в этом сосед мог оказаться прав; а в-третьих, потому что пару лет назад мы перенесли спальню из передней части дома в заднюю именно из-за шумных соседей напротив, которыми до панков были пять десятков трубачей родом из Вест-Индии.

И я смущенно смолк. Но Элен сказала:

— Я понимаю, этот шум ужасен. Он мешает людям спать. Но меня больше волнует другое. Столько людей в одной комнате, и все топают! А вдруг не выдержит пол?

— Не дай Бог! — серьезно ответил сосед.

Тактическая уловка Элен отвлекла его и успокоила. Ей это всегда удавалось. Они начали оживленно беседовать о надежности наших домов, о смоленых перекрытиях, о толстых несущих стенах, и в результате пришли к успокоительному выводу о том, что здания, простоявшие больше сотни лет, не должны рухнуть, даже если на вечеринку соберется очень много людей.

Я оставил их разговаривать, вошел в дом и быстро спустился в подвал, чтобы выключить сигнализацию (которую потребовала поставить страховая компания в целях сохранности довольно ценных картин, которые я держал у себя в мастерской, пока писал копии) и выпить несколько кружек холодной воды. Когда я вновь поднялся на первый этаж, Элен уже была в коридоре. Она сказала:

— Тима нет дома.

— Да, верно. Сигнализация была включена.

Она закусила нижнюю губу. Я сказал:

— Он ушел с Майком, верно? На Майка можно положиться. Ради Бога, не начинай волноваться.

— Я не волнуюсь, — ответила она. — Вообще-то я подумывала позвонить соседу и попросить его убавить звук. Надеюсь, он согласится. На самом деле это довольно симпатичный молодой человек.

Я тоже думал об этом, но Элен наверняка поговорила бы с ним более тактично.

— Желаю удачи, — пробормотал я и пошел наверх, думая о Тиме, который верхом на мопеде пробирается между ревущими мусоровозами и завывающими грузовиками, о чокнутых владельцах «ягуаров» и сумасшедших водителях ночных такси. Пока я чистил зубы (тщательно массируя десны, как учила Элен), мне чудился окровавленный Тим, неподвижно лежащий в какой-то грязной луже. К тому времени, когда я лег в кровать и начал лениво перебирать и листать триллеры в мягких обложках, мне удалось убедить себя (или, по крайней мере, подготовиться к тому, чтобы начать убеждать Элен), что вероятность несчастного случая с Тимом ничтожна.

Элен все еще говорила по телефону. Параллельный аппарат, стоявший рядом с моей кроватью, издавал какие-то неразборчивые металлические звуки. Когда разговор наконец закончился и Элен появилась на пороге спальни, я сказал:

— Неужели ты так долго болтала с нашим преуспевающим юным адвокатом?

— Так ты не слушал?

— Конечно, нет!

Элен пристыженно улыбнулась, и я решил, что на самом деле она звонила матери Майка, пытаясь узнать, дома ли тот и не с ним ли наш мальчик. Если бы Тим заночевал у приятеля, она тут же сообщила бы об этом мне. Если же нет, то была бы смущена и боялась признаться в том, что не только разбудила, но и смертельно напугала бедную женщину. Но выяснять все это и начинать мучительную и бесплодную дискуссию о местонахождении Тима, о его душевном состоянии и нынешних приятелях значило бы проспорить весь остаток ночи, и без того невеликий. Поэтому я сказал, выговаривая фразы медленно и серьезно, как будто все это время ни о чем другом не думал:

— Знаешь, если Джойс действительно знает о шашнях Генри — а если она его любит, то обязана знать, ты не находишь? — она, наверное, притворяется несведущей и просто ждет, пока все закончится само собой. И это не самый плохой вариант.

Элен раздевалась. Когда она начала снимать комбинацию, раздался треск. Я сказал:

— Здесь уйма статического электричества. Если бы свет был выключен, ты увидела бы искры… Печальнее всего было бы, если бы Джойс ни о чем не догадывалась именно потому, что любит Генри и доверяет ему.

Элен молчала. Странно: раньше мое сочувствие другим людям действовало безотказно и помогало ее отвлечь. То, что она не отреагировала на мои слова, и ее внезапно увлажнившиеся грустные глаза должны были бы насторожить меня. Должно быть, выражение ее лица запечатлелось у меня в подсознании, потому что потом я вспомнил его во всех деталях. Секунду постояв обнаженной, Элен юркнула в постель, свернулась клубочком и уткнулась лицом в мое плечо.

— Перестань болтать о Генри и Джойс, старый сплетник, — пробормотала она и, как мне показалось, тут же уснула мертвым сном.

Я слышал, как пришел Тим. Это случилось уже после семи утра. Элен еще спала. Я приложил губы к ее уху, сказал «он вернулся», и она улыбнулась во сне. Примерно через полчаса она проснулась и спросила:

— Он пришел очень поздно?

Я на мгновение задумался над тонким различием между понятиями «поздно», «поздновато», «довольно поздно» и «очень поздно» относительно возвращения с вечеринки девятнадцатилетнего парня и ответил:

— Было рановато, но не так чтобы очень. Тем не менее я думаю, что мы можем позавтракать без него.

Мы спустились на кухню вместе; Элен стала варить яйца и выжимать апельсиновый сок, я занялся кофе и тостами. Мы ели, читали газеты; наше молчание казалось мне дружеским. Врывавшиеся в окно солнечные лучи зажигали волосы Элен пламенем; ее глаза, отражавшие цвет кимоно, подаренного мною на день рождения, были зеленее, чем обычно; от носа ко рту протянулись две морщинки, которых я раньше не замечал. У нее были тонкий нос и острый подбородок. Я ласково сказал: