На кресах всходних (СИ)

Жизнь, прожитая с непрерывной оглядкой, — так можно было бы назвать жизнь семейства Норкевичей, и труднее всего приходилось пану учителю. Торговым родственникам было достаточно просто не высовываться в элитные ряды местного общества, знать свое место; открой кредит нескольким влиятельным панам и господину уряднику — и жизнь становилась сносной. Учитель Николай был постоянно под прицелом, на волосок от щекотливых ситуаций. Строго и однозначно нося свой учительский мундир, он не мог не давать все же повода проницательным окружающим для того, чтобы заподозрить: в этом мундире внутри живет какой-то другой человек. Его терпели, подшучивали привычно, ценили безупречность поведенческой выправки и как бы прощали таинственный второй план. Но Николай Адамович был настороже. И даже считал полезным немного выпятить свою лояльность по отношению к господствующим настроениям. Все время демонстрировал, как хорошо и глубоко понимает он польскую литературу, и частенько, при всяком удобном случае, тихо и кратко, чтобы не переусердствовать, бросал одобрительные реплики в адрес «польского свободолюбия». Пару раз усердие его чуть не вышло боком, не надо было ему в разговоре с паном Разборским, да еще где — в куаферной, при ожидающих очереди клиентах, упоминать, что подлинная фамилия пана Болеслава Пруса — Гловацкий, Александр Гловацкий — и он некогда был писатель скорее юмористический, чем монументалист, каким мы его знаем ныне. Пан Разборский, ни о чем подобном не подозревавший, одернул пана учителя: куда вы все время спешите со своими лекциями? — и пришлось конечно же стерпеть.

Ни с кем из коллег по школьной работе он не мог сойтись близко. Подлинные, с пробой, поляки вежливо чурались тесного общения, да он и сам опасался, чуя на этих путях скрытые препятствия и волчьи ямы. С соотечественниками не сходился тоже. Они были конюхи, возчики, дорожные рабочие — как тут сойтись. И для чего, прошу прощения? Ничего подобного белорусскому клубу в городке не было, да и не могло быть. Желавшие бы собраться там, чтобы почитать какие-нибудь белорусские прокламации из столиц и почесать языки на предмет больших прав и уважения к себе как к людям и народу, опасались, и правильно делали. Попытка такого открытого собрания была бы пресечена. А про тайные сходки вообще и подумать было жутко. Злить одновременно и царя, и поляков?

Еще со столичных времен Николай Адамович пописывал. И со временем все более углублялся и расширялся в своих замыслах и целях. Большое, сложное сочинение с условным пока названием «Дума белорусская» по листочку складывалось в хорошо запиравшемся ящике его стола в дальней комнате отцовского дома. Это была и объемная, и тонкая работа. Нужно было независимой мыслью, как лобзиком, выпилить из многослойного массива всей изученной наднеманской культуры очертания отдельного белорусского этнокультурного своеобразия. Еще прежде него многие умы к тому обращались, даже придумали, как уйти от назойливо им вменяемой «мужицкости», объявили свету, что имеется в виду литвинство.

Места эти были столь плотно пропитаны разными историческими соками, кровью и потом, песнями и фантазиями, все время перемешивавшимися в последнюю тысячу лет, что задача Николая Адамовича виделась титанической. Поверх языческого Великого княжества литовского налегло прихотливо сшитое одеяло католическо-православных магнатств Речи Посполитой, перебаламученное сапогами ратей Стефана Батория, Радзивиллов, Сапег, Карла XII, Петра Великого, наполеоновских маршалов... Вплоть до последнего «делателя страшных дел» — Муравьева.

Николай Адамович решил рубить свой труд не как просеку в сплошном бору — можно надорваться, умнее было складывать мозаику из отдельных, наиболее обкатанных камешков. Собирая попутно салфетки и полотенца.

Он уже почти смирился с мыслью, что жизнь его пройдет тихо, в скрытных, обращенных в отдаленное будущее трудах, но внезапно всеблагие силы призвали просвещенного белорусского инвалида к активному, почти военному служению. Дело было в марте 1918 года.

Совет Белорусской народной республики — начинание, казавшееся расплывчатым, почти условным, бледно прозябавшим на конспиративных квартирах в Минске, — вдруг опрокинулся всей силой в реальность: 25-го числа он объявил Белоруссию свободным и независимым государством. Ни больше ни меньше. Практика показывает, что, однажды произнесенные, такие декларации обречены потом на неуничтожимое, иногда почти призрачное существование вплоть до полного воплощения. В уездном городке Минской губернии Слуцке возник Белорусский национальный комитет (БНК) во главе с доселе малоизвестной личностью Петром Жавридом. Да не просто возник, а открыл активнейшую административную работу. Семь месяцев эта новая страна, что называется, иснует — вплоть до ноября, когда железная лапа большевиков взяла за горло самостийно народившуюся администрацию.

Жаврида сажают.

Хорошо, не расстреливают. Но вскоре, в двадцатом году, начинается красно-польская война, и Случчина попадает под оккупацию поляков. Жаврид перед самым вступлением поляков бежит из-под ослабевшей большевистской охраны.

В тени победоносной, но все же рыхлой и какой-то лихорадочной польской влады открывается повторная попытка строительства белорусского дома. Ноябрь 1920 года, в занятом польскими войсками Слуцке выходит на историческую арену местный судья Прокулевич. По его инициативе собирается в здании городской управы съезд местных представителей. Всего было 127 человек, они избирают, после двух дней — 15–16 ноября — криков и взаимных обвинений, Слуцкий белорусский комитет в составе 17 человек. Комитет выразил протест в связи со вступлением на территорию Белоруссии большевистских войск. Комитету поручено организовать национальную армию.

К нему в большом количестве сбегаются национально возбужденные повстанцы из числа военнообязанных. Их неожиданно очень немало. И Николай Адамович в их числе. Не мог он усидеть дома, несмотря на инвалидность. Готов был на любую работу, писал прокламации, выступал с речами — правда, к сожалению, чаще всего приходилось это делать по-русски. Когда начинал говорить на совсем уж белорусской мове, многие думали, что жид.

А собралось много, хватило на два полка — их назвали Слуцкий и Грозовский. Да и полки были массовые, тысячи по полторы-две в каждом, да кроме того продолжали прибывать. Было принято решение об основании 1-й Белорусской дивизии. Командиром назначили бывшего царского капитана Чайку, хотя не всем он нравился. О вооружении говорить трудно, хотя оно было: никакого единообразия, много просто охотничьих ружей, но оружие дело наживное. Было бы войско, кто-нибудь обязательно продаст ему зброю.

Правда, Слуцк, ввиду отхода союзных польских сил за линию разграничения после подписания перемирия с «большиваками», пришлось оставить. «Дивизия» сгруппировалась вокруг местечка Семежово. Здесь неожиданно, а для многих и ожиданно, дезертировал капитан Чайка. Его место занял более достойный человек — штабс-капитан А.Сокол-Кутыловский. Он умело взялся за дело и без потерь отвел свою небольшую, но на многое готовую армию за реку Морочь, на ее правый берег — на территорию, что по будущему Рижскому договору должна была попасть под власть польского государства.

За день до того, 27 ноября, прикрывая отход 1-й дивизии, рота есаула Неведомского вступила в прямое столкновение с превосходящими силами большевиков. Николай Адамович был в составе этого геройского подразделения. Вызвался сам, и не просто вызвался — навязался. Кричал, что у него есть право пойти в бой за свой народ. Никто и не возражал — во время общей нервной, трагической и возвышенной суматохи никому до него и его решимости не было никакого дела. Бежал, спотыкаясь, вслед за уходящей на подвиг колонной. У него был браунинг, он слышал шум боя, слезы текли из-под толстых стекол его очков, потому что он не видел, куда ему стрелять. А когда поступил приказ к срочному отступлению, Николай Адамович всерьез подумал о том, что надо выстрелить себе в висок. Однако удержался от этого благородного, но и безумного шага. И уже через два дня пожалел об этом. Бригада, как велел называть новый командир свою армию, была безапелляционно и даже грубо разоружена поляками. Браунинг полетел в общую кучу с винтовками и пулеметами.