Новый придорожный аттракцион

В одном дальнем, пропитанном суевериями, изгрызенном мышами, заляпанном винными пятнами, оплетенном золотом кабинете в канцелярии Святого Престола с полдесятка немолодых элегантных кардиналов почтительно беседовали с одетым в черное священнослужителем неопределенного сана.

– Да, ваши преосвященства, результаты неутешительны, и ситуация вышла из-под контроля. Теперь уже никто не может изменить полет воздушного шара, даже если бы и захотел.

– За исключением самого Господа Бога, – вмешался один из кардиналов.

– В самом деле, Луиджи, – вступил в разговор другой, – мы должны исключить божественное вмешательство, разве не так?

Третий прелат, самый старший по возрасту и самый элегантный из всех присутствующих, принялся ударять пухлым кулачком в пухлую ладонь другой руки.

– Ну почему? – вопрошал он, не адресуясь конкретно ни к кому из собравшихся. – Почему, почему, почему, почему, почему, почему, почему? Почему все это произошло? Почему все случилось именно так?

– Пути Господни неисповедимы, – отозвался один из кардиналов.

Самый старший и элегантный прелат смерил его взглядом, который, казалось, говорил: «Только не надо пичкать меня этой старой сказочкой для дураков!»

– Видимо, нам следует винить в случившемся только самих себя, – осмелился вступить в разговор самый молодой кардинал. – Мы прятали этот скелет, если мне будет позволено так сказать, в нашем шкафу слишком долго. Может быть, нам пришло время спросить самих себя, не осталось ли там других скелетов – я, разумеется, выражаюсь фигурально, – которые могут потревожить настроения и философию всего мира, буде их кто-нибудь обнаружит?

– Я не совсем понял, Васко, что подразумевает ваше замечание, – заметил самый старший кардинал, – но верю, что вы не имели намерения выйти за рамки обсуждения. Мы не можем связать себя обязательствами перед мирскими сферами без какого-либо ущерба.

– Согласен с вами, отец. Я хотел лишь сказать, что во имя защиты интересов Святой Церкви…

– Да, да, верно. Верно. Все мои мысли сейчас поглощены этим воздушным шаром, а не теми безумствами, которые предшествовали его похищению, или предосторожностями, которые нам следует соблюдать.

Священник в черной сутане прочистил горло.

– Те, кто вовлечен в это дело, находятся за пределами человеческого понимания, отец. Они относятся к крылу современного либерализма, которое совершенно утратило разум. Если пожелаете, я могу представить самую полную информацию по каждому из этих лиц, чтобы вы могли прийти к собственным умозаключениям по данной проблеме.

Каждый из присутствующих по-своему выразил желание получить подобные сведения. Атмосфера в кабинете напоминала скульптурный выхлоп из труб мраморного «кадиллака», припаркованного сверх положенного времени в спальне какого-нибудь инвалида.

– Между тем, – заявил самый старший, – не остается совершенно никаких шансов на то, чтобы…

– Никаких шансов вообще, ваше преосвященство, – решительно заявил священник в черном. – Ровно через сутки от… э-э-э… Тела не останется ничего. Как, впрочем, и от чародея и его обезьянки. Они буквально испарятся в разреженном воздухе.

Бессильно стукнув пухлым кулачком правой руки в пухлую ладонь левой, кардинал, что постарше, идет к окну, чтобы взглянуть на небеса, только вот досада, в этой комнате нет окна, и он упирается лицом в какую-то древнюю стену. Мраморный «кадиллак» вращает колесами, и от бифокальных очков инвалида на ковре остаются лишь мелкие осколки.

Вскоре после этого бело-голубую футболку за номером 69 навсегда и с позором изгоняют из футбольной команды Дьюкского университета. Никогда больше ярким, напоенным солнечным светом осенним днем вы не увидите на футбольном поле в Дареме этого номера.

Знай об этом событии Мексиканская федерация производителей марихуаны, она бы наверняка прислала венок. Знай они у себя в Мексике, что Плаки Перселл пал, сраженный тремя пулями, и на его окровавленном лице застыла нагловатая усмешка. Что он сложил голову всего в тридцать лет, так и не решив для себя, какая она, жизнь, – сладкая или горькая.

Что ж, в некотором роде Плаки Перселла можно пожалеть – он стал очередной жертвой Христа/Власти. Чего никак не скажешь о Джоне Поле Зиллере. Его действия были взвешены и просчитаны тщательнейшим образом. Вряд ли он чья-то жертва, даже себя самого.

Жизнь Зиллера протекала в той плоскости, где архаичная тропа природы и некромантии пересекает скоростную автостраду технического прогресса и культуры. Как он жил, так он и умер. Человек между Небом и Землей.

Стремясь постичь учение о первоисточниках (или, прошу меня извинить, учение о направленных к богу решениях), Зиллер довел свои поиски истины до крайности. Хладнокровный и уверенный себе – он вновь, в буквальном смысле, превратился в сгусток энергии, растворившись в чистом духе, что породил всю нашу жизнь.

Пока я печатаю эти слова, где-то в небесной выси Джон Пол Зиллер, бабуин с огненно-красным задом и Иисус Христос из Назарета тают, превращаясь в ничем не замутненный солнечный свет.

Часть V

На долину Скагит лил дождь.

Он лил сплошной стеной и падал с глухим стуком. Он проливался бесконечным каскадом дешевых дзен-побрякушек. Он лил на дамбы. Он лил на ели. Он лил на печально опущенные утиные шеи.

Он лил лихорадкой. Он проливался безмолвием. Он лил жертвоприношением. Он лил чудом. Он лил колдовством и похотливыми глазами тотема.

Он пропитал собой зеленые заливные луга. Река разбухла и вышла из берегов. Болота источали гнилостный дух. От черных пней по склонам холмов исходил пар. В тумане между островами скользили духи индейских пирог. Из оскверненных могильников вымывало легенды. (У индейцев племени скагит тоже есть предания о Великом Потопе. В них говорится, что Потоп до неузнаваемости изменил мир. Но грядут новые перемены. И мир преобразится в очередной раз. Когда – индейцам племени скагит неизвестно. «Когда мы поговорим с нашими животными, то узнаем, что перемены уже на пути к нам. Когда же мы поговорим с лесом, то узнаем, что они уже наступили».) Вода лилась на крыши и широкополые шляпы. Она отняла цвет у неоновых вывесок и автомобильных фар. Она отливала перламутром на когтях ночных животных.

А еще дождь лил криком. Он лил обнаженными нервами. Он лил плазмой. Он лил хаосом.

Дождь смыл гигантские следы Саскэтча. Он сбил на землю последние сморщенные плоды в садах. Он промочил до последней нитки болельщиков, что собрались посмотреть, как команды старшеклассников будут играть в футбол на раскисшем поле. Он барабанил по запотевшим ветровым стеклам седанов, за которыми прятались влюбленные парочки; он барабанил по ветровым стеклам охотничьих пикапов; чуть выше по течению реки он барабанил по ветровым стеклам груженных лесом тягачей. Он барабанил по оконному стеклу, сквозь которое я смотрел на гигантскую венскую сосиску, что отражалась в мокром асфальте, и мне виделось в ней немало общего с моим собственным нынешним положением.

– Знаешь, – сказал я Аманде, – все это можно было бы пережить гораздо легче, будь мы сейчас не здесь, не посреди северо-западного болота, а где-нибудь на мексиканском пляже. – Я махнул рукой в сторону расхлябицы за окном.

– Когда я последний раз была на мексиканском пляже, какой-то тип украл у меня транзистор, – вздохнула Аманда.

– Форменное безобразие, – посочувствовал я.

– Да нет, ничего страшного, – возразила Аманда, – Радио он взял, но музыку оставил.

Почтальон всегда звонит дважды. Если не ошибаюсь, так уж заведено. Агент ФБР навестил нас вчера после обеда. Обстоятельства его визита вы уже знаете, я их вам как мог изложил. Ближе к ночи он вновь материализовался на верхних ступеньках лестницы.

– Эй, приятель, – гаркнул он мне, отчего я даже выронил апельсин, который чистил в этот момент (способом № 5), – завтра ты отсюда сваливаешь. Я тебя предупреждаю на всякий пожарный. Мы тут будем всю ночь внизу, так что давай без фокусов. Понял?