Дьявол носит «Прада»

Казалось бы, семичасовой перелет туристическим классом, когда тело заковано в узкие кожаные брюки, плетеные босоножки и приталенный пиджак, не может доставить большого удовольствия. Как бы не так. Для меня это были семь самых блаженных часов. Поскольку мы с Мирандой одновременно находились в воздухе – только она летела из Милана, а я из Нью-Йорка, – получалось, что я попала в ту единственную ситуацию, когда она не могла до меня дозвониться. Единственный благословенный день, когда моя недосягаемость не была моей виной.

По причинам, мне не ясным, родители не выказали ожидаемого восторга, когда я позвонила им и рассказала о предстоящей поездке.

– Вот как? – спросила мама тем своим особенным тоном, который подразумевал намного больше, чем эти два коротеньких слова. – Так ты едешь в Париж? Сейчас?

– Что значит «сейчас»?

– Ну, просто теперь не самое подходящее время, чтобы лететь в Европу, – неопределенно ответила она, хотя я чувствовала, что комплекс вины еврейской матери уже готов лавиной обрушиться на мою бедную голову.

– Почему это? А когда будет подходящее?

– Не расстраивайся так, Энди, просто мы давно тебя не видели. Мы не жалуемся, ведь мы с папой понимаем, как много времени у тебя отнимает работа, – но разве ты не хочешь хотя бы взглянуть на своего племянника? Ему уже почти месяц, а ты его еще ни разу не видела!

– Не заставляй меня чувствовать себя виноватой. Мне страшно хочется посмотреть на Айзека, но у меня просто…

– Ты же знаешь, мы с папой можем сами купить тебе билет до Хьюстона.

– Да ты мне это уже сто раз говорила! Я знаю это и очень вам благодарна, но дело не в деньгах. Я никак не могу оставить работу, не могу просто сорваться и приехать, даже на выходные. А ты думаешь, стоит лететь через всю страну только для того, чтобы в субботу утром Миранда позвонила и велела привезти из химчистки свои вещи? Ты этого хочешь?

– Конечно, нет, Энди, просто я думала – мы думали, – что ты сможешь поехать в следующие несколько недель, раз уж Миранда собирается во Францию и все такое… И если бы ты поехала, тогда бы и мы с папой поехали. А теперь ты летишь в Париж.

По ее голосу я поняла, что она на самом деле хочет сказать: «Ты летишь в Париж и пренебрегаешь своими семейными обязанностями».

– Мамочка, дай-ка я тебе все как следует объясню. Я еду не в отпуск. Не я предпочла лететь в Париж, вместо того чтобы посмотреть на своего новорожденного племянника. Это вовсе не мое решение, и ты знаешь это, только почему-то не хочешь понять. Дело обстоит так: либо через три дня я еду с Мирандой в Париж, либо меня уволят. Можешь ты предложить что-то третье? Если да, то мне было бы очень интересно послушать что.

Она помедлила, а потом сказала:

– Нет, солнышко, конечно, нет. Мы все понимаем. Я только надеюсь – надеюсь, что ты довольна тем, как все складывается.

– Что ты этим хочешь сказать? – процедила я.

– Да ничего, ничего, – заторопилась мама, – ничего, кроме того, что мы с папой надеемся, что ты счастлива. И ведь похоже, что ты, хм… делаешь успехи. У тебя все в порядке?

Я немного смягчилась, потому что она, несомненно, старалась изо всех сил.

– Да, мамочка, все замечательно. Мне вовсе не хочется ехать в Париж, это будет сущий ад, работать придется двадцать четыре часа в сутки. Но год подходит к концу, скоро весь этот кошмар будет позади.

– Я знаю, милочка, я знаю, что это был трудный год. Я только надеюсь, что все для тебя закончится удачно. Вот и все.

– Я тоже на это рассчитываю.

Мы простились очень тепло, но у меня осталось отчетливое ощущение, что родители во мне разочарованы.

Таможенный досмотр в парижском аэропорту стал настоящим кошмаром, зато сразу по выходе я увидела элегантного водителя, размахивающего табличкой с моим именем; одной рукой открыв передо мной дверь автомобиля, другой он протянул мне сотовый телефон.

– Мисс Пристли просила, чтобы вы позвонили ей по прибытии. Я взял на себя смелость ввести в память телефона номер ее отеля. Она в апартаментах Коко Шанель.

– Гм… ладно. Спасибо. Пожалуй, я позвоню прямо сейчас. – Я вполне могла бы этого и не говорить.

Но не успела я нажать хотя бы одну кнопку, как телефон заверещал и экранчик озарился тревожным красным светом. Если бы только водитель не смотрел на меня так выжидательно, я отключила бы звонок и притворилась, что ничего не замечаю, но у меня было отчетливое ощущение: он приставлен специально, чтобы следить за мной. Что-то в его взгляде говорило мне, что не в моих интересах не услышать этот звонок.

– Алло? Это Андреа Сакс, – проговорила я сугубо профессиональным тоном, в душе ни на йоту не сомневаясь, что звонит не кто иной, как Миранда.

– Ан-дре-а! Сколько времени показывают ваши часы?

Что это, какой-то подвох? Прелюдия к тому, чтобы отругать меня за опоздание?

– Сейчас посмотрю. Вообще-то на них пять пятнадцать, но я еще не перевела на парижское время. Значит, сейчас должно быть одиннадцать пятнадцать утра, – бодро объявила я, надеясь начать наше великое путешествие на мажорной ноте.

– Благодарю вас за все эти ненужные подробности, Ан-дре-а. А могу я узнать, чем конкретно вы занимались последние тридцать пять минут?

– Дело в том, что посадку несколько задержали, а потом мне еще надо было…

– Потому что, согласно тому расписанию, которое вы сами составили, ваш рейс прибыл в десять тридцать пять утра.

– Да, в это время самолет должен был приземлиться, но, видите ли…

– Мне неинтересно выслушивать, что, с вашей, точки зрения, я должна видеть, Ан-дре-а. Это совершенно непростительное опоздание, и, надеюсь, вы понимаете, что в ближайшие две недели такое поведение больше не должно иметь места.

– Да, конечно. Мне очень жаль.

Сердце у меня колотилось как бешеное, и я чувствовала, как щеки начинают пылать от унижения. Унизительным было само обращение, но еще более тошно было сознавать, что я потворствую ей. Я только что извинилась – и вполне искренне – за то, что не смогла заставить самолет приземлиться точно в указанное в расписании время, а потом еще и за то, что недостаточно сообразительна, чтобы суметь никем не замеченной пробраться через французскую таможню.

Я неуклюже прижалась лицом к стеклу и смотрела на уличную суету, которую осторожно преодолевал мой лимузин. Женщины здесь казались намного выше, мужчины – галантнее, и почти каждый, кого я видела, был одет со вкусом, хорошо сложен и обладал изысканными манерами. Я уже однажды была в Париже, но выходить на прогулку из скромного пансиона в бедном парижском пригороде – совсем не то, что смотреть с заднего сиденья лимузина, как мелькают в окне шикарные бутики и очаровательные летние ресторанчики. Я думала о том, что все это может стать для меня привычной картиной, но тут встревоженный моим видом водитель повернулся и показал мне «на всякий случай», где у него хранятся несколько бутылочек с водой.

Автомобиль затормозил перед входом, и импозантный джентльмен, одетый в безукоризненно и явно сшитый на заказ костюм, открыл мне дверь.

– Мадемуазель Сакс, какое удовольствие наконец встретить вас. Я Жерар Рено.

У него был спокойный, сдержанный голос, а по его серебристой шевелюре и сухому, с резкими чертами лицу я поняла, что он намного старше, чем мне казалось, когда я говорила с ним по телефону.

– Мсье Рено, я так рада с вами познакомиться!

Все, чего мне в тот момент хотелось, – это заползти в уютную мягкую постель и отоспаться как следует, отдохнуть от тягостного перелета. Но мсье Рено не оставил от моих надежд камня на камне.

– Мадемуазель Андреа, мадам Пристли желает, чтобы вы немедленно явились в ее апартаменты. Боюсь, прежде чем вы сможете зайти в ваш номер, – добавил он, и на лице у него было написано такое смущение, что на мгновение я пожалела его больше, чем себя. Он явно не был рад встретить меня таким известием.

– Охренеть можно, – пробормотала я, не сразу заметив, как это шокировало мсье Рено. Что ж, я тут же подарила ему обаятельнейшую из своих улыбок и попробовала загладить свой промах. – Пожалуйста, простите, у меня был такой утомительный перелет. Не подскажете ли, где я могу найти Миранду?