Статуи никогда не смеются

— Так и есть, — подтвердил мрачный парень. — Не правда ли, господин начальник? Если вы оставите здесь только уши, не исключена возможность, что через год-другой мы снова встретимся, и может статься, что на полу буду лежать я, а вы будете стоять. Зачем такой риск, такое усложнение. Не правда ли?

Лицо у Албу перекосилось от страха. Он уставился на парня, хотел что-то сказать, но пробормотал совсем невнятно.

— Я придерживаюсь другого взгляда. Я — художник, — с увлечением сказал Василикэ. — Я подумал: а что если бы ты съел свои форменные пуговицы?… Кто знает, может быть, это освежило бы твою память… Знаешь, еще в полиции, когда ты меня ударил, эта мысль пришла мне в голову… Что, если я когда-нибудь посоветую Албу съесть его пуговицы?.. Хорошая идея, не правда ли?

Василикэ подошел к Албу и оторвал у него одну пуговицу с мундира. То была большая металлическая пуговица. Албу стиснул зубы.

— Может быть, для начала она великовата, — сказал Василикэ и оторвал маленькую пуговицу с рукава. — Для возбуждения аппетита и эта неплоха… Ну, не заставляй себя просить. Ты ломаешься, как барышня!.. Глотаешь или нет?..

Албу, увидев, что все не так уж страшно, как это показалось ему несколько минут назад, решительно ответил:

— Нет.

Мрачный тип шагнул к нему. Албу отодвинулся, потом пополз в угол. Тот по пятам следовал за ним.

— Слушай, дорогой Албу, — дружеским тоном заговорил Василикэ. — Не хорошо упрямиться. Придется претерпеть побои и все равно съесть пуговицы. Я так решил. Если ты не в состоянии глотать их, мы запихнем их в тебя, как в гуся… Ну же, Албу, будь умницей, не серди моих друзей. Зачем им тратить свои силы?

Он положил пуговицу в рот Албу. Тот ее выплюнул. Мрачный парень показал на пуговицу:

— Возьми! Сейчас же!.. — и с равнодушным видом, как будто хотел отбросить с дороги пустую жестяную банку, ударил его ногой между ребер.

— Нет! — упрямо повторил Албу.

— Не имеет смысла изображать из себя мученика. Это не производит на меня никакого впечатления, — сказал ему Василикэ.

Мрачный тип снова ударил Албу ногой.

Албу подполз к пуговице и взял ее в руки. Минуту он смотрел на стоявших перед ним людей, чтобы убедиться, не передумали ли они, но ничего похожего на их лицах не прочел. Тогда Албу положил пуговицу в рот.

— Принеси немножко воды, — сказал Василикэ Балш угрюмому парню, — может быть, у него пересохло в горле.

Тот вышел в соседнюю комнату и вернулся со стаканом воды.

— На.

Албу сделал усилие и проглотил пуговицу. Он протянул руку за стаканом.

— Ну, как тебе нравится? — спросил Василикэ. — Вкусно? Попробуешь проглотить большую или хочешь еще одну маленькую?..

Албу проглотил четыре маленькие и одну большую пуговицу. Он был бледен, глаза вылезали из орбит.

— Дадим ему съесть и аксельбанты? — спросил мрачный парень.

Албу с ужасом посмотрел на аксельбанты.

— Нет, — заявил Василикэ Балш. — Я думаю с него достаточно. Скажи, дорогой Албу, ты теперь всегда будешь помнить меня, правда?

— Всегда, — процедил Албу.

— Тогда все в порядке. Этого я и хотел. Теперь мы свяжем тебя и засунем в рот кляп. Но клянусь, что через полчаса пошлю за тобой полицейского. Я не хотел бы, чтобы тебе пришлось всю ночь пролежать на полу. Простудишься, жалко будет. А ну, мальчики, кончайте.

7

Большая столовая была набита до отказа. Кому не досталось места на скамейках, стояли у стен. На импровизированной сцене за столом сидели Симон, Жило-ван, Прекуп и еще два члена фабричного комитета, Типей и Турку, ответственный за работу с молодежью. Жилован только что кончил речь о значении деятельности фабричного комитета и предоставил слово Симону. Тот подождал, пока установится тишина, потом встал, подошел к микрофону и начал говорить:

— Товарищи, все мы знаем ту большую роль, которую выполняет член профсоюзного комитета, знаем, какую тяжелую задачу берет на себя товарищ, который будет выбран, чтобы представлять наши интересы перед дирекцией. Это должен быть преданный, проверенный товарищ, достойный этой чести. Достойный доверия, которое ему оказывает рабочий класс. Я не буду долго занимать ваше внимание. Я знаю, что вы устали, ведь вы работали, создавали жизненные блага, и дома вас ждут жены, мужья, родители и дети. У кого-нибудь есть предложения?

Поднялось множество рук.

— Пожалуйста, товарищ Симанд, — Симон предоставил слово своему другу. — Кого ты предлагаешь?

— Я предлагаю товарища Балотэ, — крикнул Симанд громко, чтобы его услышали все, кто находился в зале. — Вы его знаете, любите, уважаете…

Дудэу откуда-то из толпы крикнул:

— Не годится!

— Спокойно! — приказал Симон в рупор. — Спокойно!.. Так мы не договоримся.

Симанд закричал еще громче:

— Я знаю Балотэ еще с тридцать шестого года, со времени забастовки… Когда на фабрике прекратили работу, он первым покинул завод…

— И нанялся механиком на молотилку. Так легко бастовать.

— Спокойно!..

— Мы умирали с голоду, а он зарабатывал по семьсот леев в неделю… Хорош забастовщик!..

— Почему ты не предложил Вольмана? Он тоже во время забастовки не работал!..

— Спокойно!.. Спокойно!.. — крикнул Симон. — Кто за предложение товарища Симанда?

Руки подняли человек сорок. Симон стал было считать, но потом перестал. Вытер платком лоб и снова церемонно спросил:

— Кто против?

Множество рук взлетело вверх.

— Воздержался кто-нибудь? Нет?.. Тогда я вношу предложение…

С места встал Трифан.

— Я предлагаю прежде всего, поскольку это первое профсоюзное собрание после смерти Хорвата, почтить его память минутой молчания. Он заслуживает этого.

Все встали. Встали и те, кто сидел в президиуме.

После минуты молчания, когда все сели, Трифан остался стоять.

— А теперь, в порядке предложения согласно нашей повестке дня, я выдвигаю в фабричный комитет товарища Герасима. Я уверен, что он станет бороться за сборку станков.

— Это исходит от масс, — перебил его Симон. — Не спорю. Но я с самого начала заявляю, что буду голосовать против.

— Не воздействуй на людей! — крикнул Дудэу.

Поп тоже набросился на Симона:

— Это же чистое свинство. Зачем ты воздействуешь на людей?

— Ни на кого я не воздействую, — испугался Симон. — Только высказал свое мнение. Кто-нибудь голосует за Герасима?

За исключением нескольких человек, все, кто был в зале, подняли руки. Симон нерешительно посмотрел на сидевших рядом, потом медленно потянул руку вверх.

Кто-то захлопал.

Глава XVI

1

Бэрбуц заявил Герасиму, что хочет поговорить с ним. По тому, как он это сказал, Герасим понял, что Бэрбуц собирается дать ему небольшую взбучку. Герасим был уверен, что речь снова пойдет о Балотэ, и решил для успокоения членов уездного комитета быть самокритичным. В глубине души, однако, он не чувствовал себя виноватым. Но раз говорят, что он поступил неправильно, ударив тогда Балотэ, значит, он действительно поступил неправильно. Бессмысленно упорствовать. В конце концов все равно хорошо, что он идет в уездный комитет. Он воспользуется случаем и поинтересуется, почему до сих пор не дано распоряжения собирать станки.

До пяти оставалось еще несколько минут. Он быстро достал чистую рубашку. У матери заблестели глаза:

— Ты идешь на свидание?

— Нет, мама. У меня заседание. — Он увидел, как на ее морщинистое лицо легла серая тень разочарования.

— Не беспокойся, мама, я тоже скоро женюсь, — и он добавил, не дожидаясь вопроса, готового сорваться с губ старушки. — Еще сам не знаю на ком. Найди мне… хорошую девушку, хозяйственную, послушную…

Тут он вспомнил о Петре и о Корнелии и пожалел о сказанном. Тем более что мать была очень довольна женитьбой Петре. «Он хорошо устроился, — говорила она. — У него теперь никаких забот. Все есть…»