Лавка

Знает дедушка также, что цыганский король мерина купит, только незадорого, чтобы запродажная цена не помешала ему найти свою выгоду, поскольку дня через два-три от силы уже не король, а другой какой-нибудь цыган продаст мерина за хорошую цену другому, причем ничего не подозревающему покупателю, и, уж конечно, тот цыган даже не подумает предупредить своего покупателя, что продает лошадь с изъяном. Цыгане — они такие, они продают и испаряются.

Но теперь цыганский король пригрозил моему дедушке полицией, и дедушка вынужден нанести ответный удар:

— Дак ты, цыганская морда, мне и рта не дал раскрыть. Ясное дело, я продаю без гарантии, и две сотельных — распоследняя цена.

И тут цыган хлопает его по руке. Сделка совершена. Вор у вора дубинку украл, один плут наскочил на другого. Вопрос стоял так: кто кого перехитрит. Мой дедушка вышел победителем: отец-то выложил за мерина всего сто пятьдесят марок.

А про бессловесную тварь, которая хоть и с мозговым изъяном, но с виду очень красива, никто во время этой сделки не думал. Лошади с оглумом за месяц дважды, а то и трижды меняют хозяев. Их снова и снова можно встретить на конских ярмарках по всей округе, и тот, кто уже имел с ними дело, либо обходит их стороной, либо принимает участие в очередной купле-продаже как в театральном представлении.

Если бы мой сын спросил меня: «А ты тогда понимал, что твой дедушка плутует?», мне пришлось бы дать ему такой ответ: «Нет, тогда я этого не понимал. Дедушка всегда был ко мне очень добр, и чувство мешало мне увидеть, каков он на самом деле».

После продажи дурашного мерина нас захватывает торговая лихорадка. Отец кладет в карман пятьдесят марок прибыли и признает дедушкино превосходство в вопросах конеторговли. Какое-то время он смотрит на дедушку снизу вверх и даже заявляет во всеуслышание за семейным столом, что твердо решил пройти у дедушки выучку по конеторговой части.

А для дедушки отныне конеторговля становится спортом, потому что купля-продажа идет не на его деньги. Всю прибыль он передает отцу, и целое лето и целую осень сквозь все щели нашего дома сочится гармония, а бывший продавец любовных открыток и мелочной торговец по имени Эзау поступает к своему дедушке в ученье и выучивается торговать лошадьми, меняться и ездить верхом без седла. Мы меняем наших лошадей, все равно как дедушка повязки на венозных узлах — примерно раз в месяц. Лошадиный барышник Кулька, его старший ученик Генрих Матт и младший ученик Эзау Матт не пропускают ни одной конской ярмарки во всей округе. Мы ездим на ярмарку в Хочебуц, Форште, Мускау, Губен. Мы вечно в пути, что днем, что ночью. Отец забрасывает пекарню, дедушка — полеводство, а я — школу. Моя мать, бабусенька-полторусенька и Ханка — представительницы бизнеса — возмущены нами до предела. С учителем Румпошем договориться проще. Когда в хозяйстве начинается страда, сыновья других крестьян тоже пропускают уроки. Главное, чтобы благодарные отцы не забывали время от времени ставить ему пиво, выражая таким образом свою глубокую признательность за благосклонное освобождение от занятий вспомогательной рабочей силы.

Об эту пору у нас на конюшне, как правило, всегда стоят две лошади. Одну мы откармливаем, другая уже откормлена. Как только мы продаем откормленную лошадь, дедушка тотчас обшаривает рынок в поисках лошади, которая ему нужна, а нужна ему молодая, до срока перетрудённаялошадь, предыдущий хозяин которой скупился на корма, но лошадь эта непременно должна иметь хорошую стать и быть хороша на ходу.

— Ничё, мы ее раскормим, — выхваляется дедушка.

Теперь ни одна конская ярмарка не обходится без меня. Я должен проехаться на лошади, которую мы продаем, чтобы дедушка мог сказать потенциальному покупателю:

— Гля-кось, да на ей дите малое усидит!

Я езжу верхом без седла и без попоны, я езжу охлюпкой, только с уздечкой, езжу, как научил меня дедушка. Дедушка служил в уланах в Цюллихау, прослужил он, правда, всего три дня, а потом его из-за трофических язв отправили домой, и никогда больше не брали в армию, и никогда не посылали на войну. Прекрасные времена, не ведающие моторизованных частей, в которых созданы все условия для того, чтобы и люди с больными венами не остались без военной службы.

Язвы на ногах моего дедушки имеют свою историю. Кому охота ее выслушать, тот да выслушает. А у кого такой охоты нет, тот пусть перевернет несколько страниц.

— Токо-токо я бросил пить, а тут другая напасть: дырки в ногах, — рассказывает дедушка. Узлы на ногах у дедушки полопались, когда он работал на суконной фабрике. Он перепробовал не одно средство, но вены так и не захотели до конца закрыться, оставались открытые места, и вокруг каждого — валик из воспаленной кожи, а все это вместе дает мучительную боль. Врач уже и не знал, что ему присоветовать.

— Тут я наладимшись к Майке, к свояченице, стал быть, — продолжает дедушка.

Своих пациентов баба Майка принимала в бывшей комнате для батрачек в доме у Лидолов на выселках. Хотя Майка была хозяйкойдома, она так и осталась жить в комнате для батрачек. Там у нее стояло древнее мягкое кресло, которое она каждую зиму заново обтягивала мешковиной. Дедушка должен был сесть в это кресло, а больные ноги вытянуть и положить на скамеечку. Майка, подняв руку примерно на полметра, с глубокой серьезностью полила свежей колодезной водой из ковшика маленькие ранки на ногах у дедушки.

— Она мене ноги крестила, — поведал дедушка, — покуда в ведре у ней не осталось ни единой капельки. — Ту же процедуру он должен был повторять дома утром и вечером. В успех дедушка не верил. — Уж больно простое было у ей лечение.

Тогда бабка Майка взяла за бока бабусеньку-полторусеньку, свою младшую сестру, и наказала ей с помощью большой выливалкиежеутренне и ежевечерне изображать хрустальный родник, что в конце концов исцелило дедушку.

В благодарность дедушка купил целую связку листового табаку, измельчил его охотничьим ножом, уложил в свой старый кисет и отправил Майке по почте:

— Пущай дымит, что твой паровоз.

С этой поры дедушка начал туго забинтовывать ноги от щиколотки до колена и не позволял себе ни шагу ступить без этих белых повязок, и обмотаньестало священной церемонией, а для нас, детей, — увлекательнейшим зрелищем. Бинт начинался петлей, в которую дедушка совал ступню, а потом уж начинал обматывать, плотно и неумолимо.

Фогты имения и управляющие, которые никак не могли забыть годы военной службы, осматривая поля, щеголяли обычно в серых гамашах. Нам очень хотелось, чтобы дедушка намотал свои обмотки поверх штанин и расхаживал будто в серых гамашах.

Дедушкино обмотаньезанимало весьма значительное место в его беседах с бабусенькой-полторусенькой. Помимо совета пить горький чай из исландского мха, дедушка давал теперь людям, к которым был расположен, совет носить повязки на ногах, особенно докучал он этим советом моей матери, но мать отказывалась ему следовать, потому что и без того по утрам вставала с великой неохотой. «Дак еще и бинты мотать ни свет, ни заря! Нет и нет!» Дедушка стращал ее властью времени и судьбы.

— Поглядим, чего ты запоешь, когда и у тебя вены лопнут.

Но мать все равно не желала примкнуть к секте обмотчиков,и дедушка, не ставший пророком в своем отечестве, печально уходил к себе наверх. Каждый вечер, ложась в постель, дедушка тщательно сматывал свои бинты и клал на стул возле постели.

— Утресь ноги всего тоньше, — пояснял он, — и коли-ежели сразу их замотать, они так и останутся цельный день тонкие и вены никуда не полезут.

Хотя дедушка имел множество таких повязок, по субботам неизменно раздавался клич:

— Эй, старуха, простирни-ка мое обмотанье!

— Господи, прям извел он меня со своём обмотаньем, — вздыхала замученная бабусенька.

Непременной приметой каждого воскресенья стало па-де-де, исполняемое очередной парой дедушкиного обмотаньяна веревке под навесом; на легком ветерке бинты сплетались и снова расходились, а когда ветра не было, двигались только их петли, рассказывая разные истории, я же сидел на комоде и внимательно слушал.