Казейник Анкенвоя (СИ)

Пожалуй, Генрих был последователен. Как все практики. На свой лад он был страстен, чист и справедлив.

- Потому я верю в Господа, Генрих. Во Христа Ярое Око. А вы в гармошку с изношенными мехами. А как сказал Христос: «молодое вино в старые мехи не наливают». Это я о потомстве. О кошельках. Мы надули его порядочно. Век ему тяжелый грядет. Но оно постоит за себя, и Господь постоит за него.

- Так и полагал, что в заветы свалитесь, - разочарованный Генрих полез через люк на нижнюю палубу. - Идемте, бургомистр. Проветрим ваши мозги.

Бросив мимолетный взгляд на дрыхнущих вповалку сторожей, я последовал за Генрихом. Голова моя после крепкого сладкого чаю почти проветрилась. Но я догадывался, куда мы держим путь. Спустившись по трапу, молча мы выбрались к береговой черте. Дождь едва шел. Я закурил обычную сигарету. Я уже возненавидел каннабис во всех его разновидностях.

Генрих сапожным литым носком сосредоточенно выдалбливал грот в куске размокшей глины. Постепенно грот становился больше. Но вдруг он перестал расти. За южным корпусом, заслонявшим от нас остальные постройки, мы услышали далекое стрекотание лопастей вертолетного крана МИ-10. И он поднялся. Медленно и осторожно этот грузовой птеродактиль потащил в небо свою добычу. Его нижняя платформа была до самого днища кабины полна металлическими контейнерами. Он развернулся над островом и стал удаляться, прокладывая путь в пасмурных небесах, будто многорукий бог Шива, орудующий пятеркой сверкающих мачете. Вдруг его пропеллеры застопорили, дернулись и встали уже намертво, точно кто-то лом засадил в тоннельный вентилятор. Я дрогнул от неожиданности, тогда как Максимович, отвернувшись, продолжил долбить свою глиняную пещерку. Вертолет камнем рухнул вниз и пропал в заливе.

- Вы знали, - сказал я Генриху. - Вы знали и нарочно удержали Шевченко, чтобы он техосмотр не успех провести.

- Ах, как вы проницательны, бургомистр, - съязвил в ответ Генрих.

- Но для чего, помилуйте? Ведь красный меркурий вы обратили в какой-то сульфит. «Кениг-рей» обезврежен. С какой целью? Отомстить? Око за око? Ведь это же хладнокровное убийство. Разве тогда мы отличаемся от них?

Гамма эмоций колыхнулась тогда во мне, каких трудно перечислить, а можно только назвать одним словом «потрясение».

- Око совершенно не причем, - Максимович поморщился, будто я наступил ему на ногу. - Они бы вернулись, бургомистр. А не вернулись, так улетели бы. С формулой синтеза и достаточными навыками в технологии производства, чтоб начать все снова. Где-нибудь за Уральским хребтом. В Северной Корее. И, да, коли вам так угодно. Я даю себе отчет в своих действиях.

Генрих взял паузу, растоптавши глиняную пещерку, и продолжил:

- Обычная ртуть образуется в процессе сжигания огромных запасов угля и нефтепродуктов. Уже одно это уничтожило экологическую среду Казейника.

А формула обогащения ртути до красного меркурия была написана мной из любопытства. Черт попутал. Азарт, знаете ли. Надоело диссертации писать за Чистяковых. Какой способный и безоглядный честолюбец не грезит втайне о Нобелевской премии?

Я тоже отдавал себе отчет, сколь несправедливы были слова мои в отношении Генриха. Максимович происходил из редчайшей породы ученых, берущих на себя ответственность за последствия своих открытий. Как должны брать ее писатели и художники за бездарные творения свои. Призраки Франкенштейнов столетиями уже бродят по всем континентам, уважаемый читатель. Просто мы не видим их. Просто мы не способны видеть призраков по причине устройства органов нашего зрения. Но они нас видят и настигают. А все сказанное мною о «хладнокровном убийстве», сказалось Генриху еще и оттого, что я только собирался сделать.

Разделив ответственность с какими-то повстанцами, я имел намерения. Горел выручить все человечество, жертвуя собою. Возможно, пасть в неравной битве с врагом. А Генрих сделал. Один. И без всякого падения.

- Попыхтел я изрядно, между прочим, - словно угадав мои мысли, посвятил меня Генрих в подробности. - Пока усовершенствовал силовую установку, дважды падал. Хорошо, на кабину. Локоть рассадил. Опасность была в том, что двигатель сразу после запуска медным тазом накроется. Но здесь мне Шевченко помог. Объяснил популярно, что к чему и откуда. Энтузиаст.

За злым сарказмом Генриха прятались терзания совести. Подозреваю, что именно о гибели пилота сожалел он особенно. Я же, грешный, признаться, вспомнил первым делом не Шевченко, не наивного редактора Зайцева, и отважного Митю Полозова. Хотя Митя был один из самых достойных людей, встреченных мною в жизни. Но первым делом я вспомнил, вольно иль нет, Бориса Александровича Ростова. Именно серые внимательные глаза Князя глядели на меня из воображения моего. Кто же был он в действительности? Возможно, подобно Мефистофелю Гете, был он “часть той силы, что вечно хочет зла, и вечно совершает благо»? Если Князь благо совершал не вечно, то регулярно. И если не для всех, то для многих. Но Борис Александрович при своем исключительном даре надувать окружающих и сам обманывался, и верил в свои обманы. В итоге я так и не узнал его подлинных намерений относительно использования красного меркурия. Все им сказанное в лимузине могло являться и блефом. Кто знает? Сомнительно, что Князь хотел загнать смертоносное для христиан оружие каким-нибудь ваххабитам. Если бы так, ему достаточно было продать лишь формулу синтеза. Сомневаюсь и в том, что он сам бы его легко использовал. Слишком было много жизни в Борисе Александровиче Ростове. Думаю, прихоть им двигала, ничего боле. Прихоти свои Борис Александрович стремился удовлетворять с упорством, достойным лучшего применения. А, при его капиталах, все дело бы кончилось тем, что запасы красного меркурия нашли бы свой приют где-нибудь в Арктике или Гренландии. В скважине, пробуренной среди паковых льдов, и запаянной сверху водою до часа, когда льды те растают, и ничто не спасет людей от погибели. И тогда, возможно, красный меркурий по замыслу Князя избавил бы человечество от продолжительной агонии, прикончив его, подобно как заготовка огромной дозы цианистого калия. В любом случае, Генрих не знал Князя, как знал его я. А знал бы как я, он и тогда не изменил бы своих намерений.

Мы вернулись в готический супермаркет. На первом этаже я зашел с продуктовую секцию и прихватил бутылку хлебного вина «Ростов» помянуть Бориса Александровича и Шевченко. Возможно, Митю Полозова. Из холодных закусок я купил 0,5-тую банку маринованных огурцов. Когда я набрал потолок, уже Генрих занял привычное место за штурвалом. Готы проснулись и завтракали сбитнем. Генрих покуривал утренний каннабис.

- Дернете? - спросил он лениво.

- Лучше водочки.

- Вы очень консервативны, бургомистр. Это погубит ваш либерализм.

Я промолчал. Сначала мною скопом были помянуты все жертвы авиакатастроф, прежних, нынешней и последующей. За них я не стал закусывать. За Шевченко закусил половиною огурца. За Князя уже полным огурцом. И высадил ростовскую сигаретку. Я захмелел. Вяло кивнул обстоятельной готике Марфе, затоптавшей у сапог моих тлеющий окурок, и столбовому повару Болконскому, обслужившему фуршет мой галетою с парой сардин. Когда я наполнил эмалированную кружку и вознамерился помянуть Дмитрия Кондратьевича, из погреба вылез Полозов.

За ним появилась и Вьюн.

- Пьешь опять? - спросила она укоризненно.

- А кто спрашивает? - за меня вступился гот Игорь, и напрасно вступился. Вьюн терпеть не могла, когда за меня вступался кто-нибудь помимо ее самой. Игорь отлетел вглубь кабины с еще одной временной татуировкой на обнаженном боку в виде грязного отпечатка ребристой подошвы. Я протянул Мите эмалированную кружку. Лишнего я пить не хотел. Митя степенно выдул хлебное вино и хрустнул маринованным огурцом.

- Вертолет упал, - сообщил мне Дмитрий Кондратьевич последние новости.

- Бывает.

- Пилот Шевченко и десять пассажиров угробились.

- Бывает.

- Почему не одиннадцать? - отреагировал Максимович, считавший лучше и быстрее меня, более заинтересованно. - Позабыли кого-то?