Последний воин. Книга надежды

Варенька перебралась на тахту, следила за ним очарованными, полусонными глазами.

— Я понимаю. Хочешь девушке показать, какое в тебе заключено страдание вселенское. Будь попроще, Паша. Ничего мудрёного в твоих вопросах нету. Давно бы у меня спросил. Все люди для любви живут, Паша, да не всем она даётся. Скажи, зачем ты ко мне пришёл?

— Повидаться. Bсe же не чужие.

— А дальше?

— На работу пойду. Я тут неподалёку устроился. Дворником в жэке.

— Ты это серьёзно, Паша?

— Сегодня аванс получил. Работа не пыльная, свободного времени много.

В ней смех возник, как родничок из глаз пробился. Потом она кинулась на подушку грудью и начала молотить вокруг себя кулачками.

— Пашка, Пашка, какой же ты дурак! Что ж ты сразу об этом не сказал.

— О чём?

— Боже мой, боже мой! — постепенно она утихла и будто уснула, отвернувшись лицом к стене. Пашута помешкал, по зная, что теперь делать, потом сходил на кухню. Взял со стола чашку и напился воды из-под крана. Глянул и окно. На широком дворе копошилась детвора, голубиная стайка плескалась возле песочницы, видно, чем-то разживалась, красномордый мужик в майке подкачивал колесо «жигулёнка» — мирная картинка обыкновенного дня. «Чего-то я зря натрепался, — подумал Пашута. — Чего-то надо делать, а не хочется». Он пожалел, что не захватил изоляционную ленту. Был бы повод дождаться хозяина. Вчера забыл Вареньке отдать, а сегодня дома оставил свёрток с голубой ленточкой. Чего её так развеселило? Догадалась, зачем он в дворники нанялся? А у нас каждая работа в почёте. Вот когда папаша, её Олег Трофимович, с которым они славно бутылочку осушили, узнает, кто к нему в зятья набивается, он вряд ли развеселится. Ему не до смеху будет. Скорее всего он пригорюнится. И мамашу как бы удар не хватил. Да есть ли вообще на свете родители, которые порадуются Пашутиному сватовству? Пожалуй, таких не сыскать. Это ясно. А она хохочет, сумасбродка. Всё ей трын-трава. И в Ленинграде смеялась, и в Глухом Поле. А сейчас лежит в своей спаленке, носом уткнулась в подушку и спит. Пока она спит, ему бы и уйти. Всё выяснили, и она с ним ласково разговаривала. Она почти согласилась стать его женой. Чего ещё желать? Он запомнит её родное, весёлое лицо. Никто уже не отнимет у него Вареньку, потому что он её оставит в покое. Жизнь без неё будет тусклой, но честной. Выбора у него нет. Убедился, что счастье невозможно, и ступай себе с богом. «Уйди, — приказал себе Пашута. — Ты же не животное. Сумел полюбить, сумей отказаться».

Он вернулся в комнату. Варенька, казалось, спала, перевернувшись на спину, но глаза её открылись, когда он пошёл. В них синел полумрак ожидания.

— Дворником я работаю по необходимости, — обиженно заявил Пашута. — Про Чистые пруды ты упоминала, а полный адрес ни разу не назвала.

— Ты прямо из мезозоя, Павел Данилович, — сказала она свысока. — Так теперь не принято ухаживать. Это слишком красиво.

Пашута закурил, сел в своё кресло. Спешить ему было некуда. Варенька устроилась на тахте, колени руками обхватила. Она его дразнила каждым движением. Она его больше не боялась.

— Дай сигарету. Покурим, потом чаю попьём. Я ведь задремала! Вот что значит нервное потрясение! Как ты девушку разволновал.

Он бросил ей сигареты и спички.

— Не очень вежливо, Паша. Ты свои дворницкие замашки старайся преодолевать. А то как я с тобой в гости пойду к своим знакомым?

Пашута горько радовался, что никогда её не забудет.

— Тогда вот что, — сказал он почти торжественно, — ответь без затей: ты выйдешь за меня замуж?

— Когда, Паша?

— Завтра заявление подадим.

Она сделала вид, что растерялась, обворожительно гримасничала. Каждой частицей своего существа он был благодарен ей за представление, которое она для него одного устроила.

— Нет, Пашенька, — заметила печально. — Завтра никак нельзя. И послезавтра тож. Такая спешка не для нас. Я ещё слишком юная. Замуж! А учиться когда? Тебе хорошо, у тебя нужная людям профессия… А я с чем в загс приду? И потом…

— Ладно, я потопал… До свидания, Варенька!

— А чай?

— В другой раз.

Он быстро добрался до двери, она и сообразить ничего не успела. Но вдогонку всё же крикнула:

— Паша, у меня и приданого нету!

Выскочила в коридор, пока он ковырялся с замком.

— Ты завтра позвони утром, слышишь?

— Конечно. Прощай!

Он ушёл.

Дверь захлопнулась, и от её резкого звука Вареньку передёрнуло. Она метнулась в комнату. Ей и плакать хотелось, и смеяться. Сердце её торжествовало немыслимую победу.

Всадники хана обложили Улена в узком ущелье, закупорили его там, словно в каменном сосуде, и теперь ожидали прибытия Амина, который пожелал самолично закончить охоту.

Накануне хан провёл плохую ночь, разболелось брюхо, отягощённое жирной пищей, которую он поглощал за ужином в неимоверном количестве. Послали за седобородым лекарем Хамидом, сведущим не только в болезнях. Наделённый высшим знанием, Хамид умел провидеть будущее по расположению звёзд и не раз бывал полезен в походах. Хан ценил его, но сегодня говорил с ним раздражённо:

— Тебе слишком хорошо живётся, Хамид. Ты забыл, в чьей руке твоё дыхание.

— Я помню об этом, всевластный хан.

— На что ты годен, коли не можешь вылечить мой живот?

— Я предупреждал владыку, следует придерживаться правил, диктуемых возрастом. Ограничения в удовольствиях обременительны, но необходимы. Где же моя тана, если владыка не пожелал внять совету?

Амин уловил дерзость в ответе лекаря. Старик съёжился у входа, пристально разглядывая носки своих сапог.

— Подними глаза! — приказал хан.

Старик повиновался. Его взгляд блеснул всё той же юной неусмиренностью, которая приводила Амина в бешенство. Хамид знал, как нехорошо действует на владыку его взгляд, но ему редко удавалось притушить отчаянный огонь. Не помогали ни мудрость, ни страх.

— Ты намекаешь, что я стар?

— О нет, великодушный хан. Стар я, а не ты. Но в жизни человека, как в природе, есть четыре времени, в каждом он должен вести себя сообразно. То, что подходит юноше, не годится зрелому мужу. С годами развиваются одни органы, другие слабеют. Болезнь наносит удар в незащищённое место. Легче её предупредить, чем избавиться от неё.

— Что слабеет, это понятно… А что же укрепляется?

— Ты, владыка, слишком могуществен, чтобы я осмелился прикладывать к тебе мерки, годные для таких, как я, для праха земного у твоих ног.

Вероятно, Хамид хотел польстить хану, но ошибся. Его слова внезапно привели Амина в ярость, вспышки которой, всегда разрушительные, иногда кончались ужасно. У Амина побагровело лицо, глаза сомкнулись в две узкие чёрные щёлки. Он задышал тяжело.

— Твой язык ядовит, старик, и это не пройдёт тебе даром. Я долго был терпелив. Ты и прежде не раз обманывал меня туманными речами, да ещё ухитрялся получать награду. Я помогу тебе как можно скорее повидаться с такими же, как ты, негодяями, в иных мирах. Но не надейся, что смерть твоя будет похожа на сладкий сон. В муках и корчах ты успеешь сосчитать обиды, которые мне нанёс. Проклятое отродье шакала! Неужели я так и не встречу человека, умеющего ценить добро!

Хамид уже пал на колени, мерцая перед ханом наголо выбритой макушкой. Амин брезгливо отвернулся. Жалкий, злокозненный старик! Он не стоит ханского гнева. И если вдуматься, в его словах есть доля истины. Хан сдвинул с места шестой десяток, и хотя тело его по-прежнему молодо и полно желаний, это не значит, что ему уготована вечность. Увы, рок властен и над ним. Смерть можно пустить по ложному следу, и это ему удавалось, но никому не дано избавиться от неё окончательно. Вонючий сморчок, разумеется, обнаглел, напоминая о том, о чём и так невозможно забыть. Пока живёшь, надо жить. Есть разные способы взбодрить дух так, чтобы жилы зазвенели, как натянутые струны. Добрый глоток пьянящего зелья и красивая девушка, со стоном отдающая невинность, отлично утоляют печали, но ненадолго. Лучшее средство — пролитая кровь. Но не кровь раба, принимающего гибель с унылым покорством овцы — это забава для черни. О нет, истинно пробуждает и воспламеняет душу лишь агония врага, полного сил, оказывающего сопротивление, у которого из глаз брызжет огненная ненависть. Вот кому желанно вогнать в глотку неумолимое железо, разодрать грудь и жадными пальцами принять последние толчки чужого сердца. О, дивное торжество победы, лишь в нём вкус бессмертия! И завтрашний день принесёт ему эту радость.