Когда молчит совесть

Друзья уселись за стол. Джовдат, засучив рукава, принялся за еду. Вугар от него не отставал.

Вдруг Джовдат замер и изумленно воскликнул:

— Правду люди говорят: земля имеет уши. Гляди, к нам идет Шахсанем-хала.

Вугар потемнел лицом. «Хорош я! — мысленно обругал он себя. — И как это случилось, что я не попросил Джовдата сразу отвезти меня домой. Не заглянув к матери, не поздоровавшись, не узнав, как она себя чувствует, ночевал в чужом доме! Как я взгляну ей в глаза?»

Джовдата смущали те же мысли. Не отрывая взгляда от окна, он прошептал:

— Позор на мою голову! Как я мог так поступить? Сейчас она войдет и станет укорять: «Почему не привез домой моего сына? Зачем два дня прячешь его у себя?» И будет права. Откуда она узнала?

Вугар, красный от стыда, вскочил со стула, чтобы бежать навстречу матери, но Джовдат крепко ухватил его за плечо и усадил обратно.

— Мой грех, — сказал он, — значит, я и должен придумать, как выйти из положения.

Быстрее птицы вылетел он из комнаты. Не прошло и минуты, как со двора послышался его веселый, игривый голос:

— Добро пожаловать, Шахсанем-хала! Вот кстати пришла!

Но Шахсанем ничего не ответила на радушное и шумное приветствие Джовдата, лишь сухо спросила: — Слышала я, Вугар приехал? Он у вас?

Джовдат понял, что Шахсанем сердита не на шутку, и решил переменить тон. Притворившись обиженным, продолжал:

— Яснее не скажешь! Ходишь мимо нашего дома и ни разу не нашла минутки, чтобы зайти проведать. Никогда не спросишь, как мы живем, как дети? Я даже сейчас подумал: с какой стороны нынче солнце поднялось, чем мы обязаны твоему приходу? Оказывается, все просто! К Вугару пришла. Вот оно что!

Но Шахсанем, как говорят, умевшую отличить зерно от плевел, не так-то легко было сбить с толку. Она покосилась на Джовдата:

— Ты мне зубы не заговаривай! Ишь, каналья, решил опередить меня…

Джовдат не сдавался:

— Шахсанем-хала, я, право же, не собираюсь заговаривать тебе зубы. Я очень обижен. Всегда думал, что тебе сыновья, Вугар и Исмет, и я — одно. А выходит совсем по-другому! Отправила сыновей в Баку учиться, а про меня забыла, ни разу дверь нашего дома не отворила…

Шахсанем снова косо поглядела на него.

— Ты мне сказки не рассказывай! — сердито прикрикнула она. — Говори, где Вугар?

Джовдат улыбнулся, снова меняя тактику, и тихонько сказал:

— Наверху он. — И, желая задобрить старуху, продолжал: — Сию минуту мы собирались к тебе, Шахсанем-хала, а тут и ты идешь! Вот я и бросился тебе навстречу.

— Эх, детка, — глубоко вздохнула Шахсанем. — Кому я теперь нужна, гнилая старуха!

— Зачем так говоришь, Шахсанем-хала? Что мы, молодежь, без вас, стариков? Кто будет нас уму-разуму учить, на верный путь наставлять?

— Да-а… — обиженно протянула Шахсанем. Ее потрескавшиеся сухие губы сомкнулись, как горловина перевязанного веревкой мешка. — Язык одно говорит, сердце — другое. Помолчал бы ты лучше, сынок…

Джовдат раскаивался в своем легкомысленном вранье. Понял — только правда смягчит обиженное сердце матери.

— Не сердись на Вугара, — быстро заговорил он. — Он ни в чем не виноват. Я случайно встретил его на вокзале и на машине привез сюда. Хотелось поскорее с женой познакомить, детишками похвастаться. Виноват я, надо было остановить машину возле твоего дома… Прости!

Слезы навернулись на старые запавшие глаза Шахсанем. Она закрыла лицо рукой и отвернулась. Джовдат заметил, как под теплой шалью вздрагивают ее худенькие плечи. Он и подумать не мог, что так глубока ее обида.

— Не думай дурного, Шахсанем-хала, — запинаясь, продолжал смущенно оправдываться он. — Право же, все это совершенно случайно получилось. В машине Вугар почувствовал себя плохо. Я так растерялся… Конечно, надо было к тебе везти! Думал — на часок, а он вчера целый день больной пролежал, только сейчас поднялся…

— Вугар заболел?! — воскликнула Шахсанем, в одно мгновенье позабыв о своих обидах. — Что с ним стряслось?

— Мы и сами не знаем, видно, простудился в дороге!

— Джан, Джан! — Сжав в кулачки свои маленькие, покрытые вздутыми венами руки, Шахсанем ударила себя в грудь, послышался странный звук, словно стукнули о сухую доску. — Почему же ты не дал мне знать? Почему не послал за мной? Я бы выходила моего мальчика…

— Право, Шахсанем-хала, мы так растерялись, совсем голову потеряли и не хотели тебя тревожить, думали, разволнуешься, сама заболеешь, — бормотал Джовдат.

Шахсанем отстранила его и стала подниматься по лестнице. Но уже на третьей ступеньке ноги перестали слушаться ее, и она, задыхаясь, остановилась.

А Вугар давно стоял в дверях балкона и слушал их разговор с Джовдатом, поджидая удобный момент, чтобы спуститься к ней. Увидев, что Шахсанем остановилась, схватившись за сердце, он быстро сбежал и, опередив Джовдата, подхватил ее, заключил в объятия. Шахсанем положила голову на его грудь и заговорила тихим, дрожащим голосом:

— Добро пожаловать, родной мой, как хорошо, что ты приехал! Стать мне жертвой твоей дороги, что привела тебя сюда…

— Мама, мама, спасибо тебе, да будет счастливым каждый твой день.

Немного успокоившись, Шахсанем отстранилась, внимательно, как может только мать, оглядела Вугара с ног до головы.

— Стать мне твоей жертвой, сынок, как ты себя чувствуешь? Поправился?

— Я прекрасно себя чувствую, мама! Все прошло. Ну, прихворнул немного…

— Нет, сынок, разве я не вижу? Ты болен, на тебе лица нет. Что с тобой? Лицо серое, как зола. Извелся совсем.

— Все это пустяки, Шахсанем-хала, — снова попытался шутить Джовдат. Или не знаешь, нынче в городе такая мода: и мужчины и женщины только об одном и думают, как бы похудеть! Все хотят быть изящными!

Шахсанем выпустила Вугара из объятий и брезгливым движением отряхнулась, словно счищая с себя невидимую пыль.

— Да будь она проклята, эта мода! Кому нужна? Кожа да кости остались от моего мальчика. Разве таким я растила его?

— Э-э-э! — расхохотался Джовдат. — Да ты, я вижу, удивительная женщина. Послала сыновей в город и хочешь, чтобы они не только учеными стали, но еще и богатырями?

— Нет, сынок, — голос Шахсанем помягчел, — я одного хочу: чтобы мои мальчики были здоровы и счастливы, больше мне ничего не нужно. Пусть мои слепнущие глаза никогда не увидят сыновей больными и хилыми. Как говорят, пора моим отарам в последний путь собираться. Разве мало горя отпустил на мою долю создатель? Хоть бы на старости лет приветил, чтобы на Страшном суде я не тревожилась за своих мальчиков.

Слова матери растопили чувствительное сердце Вугара. Как одряхлела она! Лицо, изборожденное глубокими морщинами, стало коричневым, словно шелк-сырец, а белые волосы прилипли к вискам, как свалянная шерсть. Потускнели глаза, сгорбились плечи. На пороге смерти стоит, а сыновья ничего не сделали, чтобы хоть чем-нибудь облегчить ее жизнь. Бросили в селе одинокую, беспомощную. Если с ней случится что, как станут они людям в глаза глядеть?

Джовдат смотрел на помрачневшее лицо друга и словно читал его мысли, понимая, что творится у него в душе.

— Не спеши отправлять свои отары, — громко сказал он, чтобы нарушить тягостное молчание. — А кто будет внучат нянчить, сказки им рассказывать, на коленях баюкать?

Шахсанем улыбнулась. Она повернулась к Джовдату, стараясь понять, серьезно ли он говорит. Может, и вправду Вугар задумал жениться? Она взглядом спрашивала его, даже подмигнула.

— Правду скажите, обрадуйте старую, уж не прячете ли кошку в мешке? Может, сын привез радостную новость?

— Кто ждет радостной вести, не имеет права о смерти думать, — ответил Джовдат. — О Шахсанем-хала, ты должна крепко держаться…

Шахсанем не понравился его ответ.

— Эх, сынок, — сказала она. — Ничего у меня не осталось. Откуда мне быть крепкой? Придешь однажды и увидишь, что лежит ваша Шахсанем под дырявой крышей, отдала, одинокая, богу душу… Ты, Джовдат, ровесник моим детям, а у тебя уже вон сколько птенцов. Скажи, когда же и мои гнезда совьют, семьей обзаведутся? Время-то идет…