Сказки Золотого века

- Надежда свидания?

- Поездки к вам в Лубны.

- Долго и давно вы собираетесь в Лубны, - слабо улыбнулась Анна Петровна, она полулежала в кресле. - Мы с вами, Михаил Иванович, люди взрослые, но молодость всякое ожидание принимает с трудом.

- Это я понимаю, - с упавшим сердцем проговорил Глинка.

- Страстное ожидание поначалу сменяется равнодушием, может быть, показным, и даже ожесточением, при вашем мягком характере и доброй душе вам этого не понять.

- Нет, я понимаю. Я тоже таков, хотя уже не молод, - Глинка заволновался, ожидая услышать приговор всем его упованиям и надеждам на счастье.

- Я не скажу, что вас забыли. Как я и как Александр Васильевич, который от вас в полном восхищении и поныне, вас у нас вспоминают, но уже без нетерпения и бессонницы, чему, сказать по правде, я рада.

- И я рад: это значит здоровье лучше?

- Да, несомненно. Жизнь берет свое. Словом, я хочу вам сказать, у нее есть поклонники и один из них весьма возможный жених, старше ее, но ненамного.

- Анна Петровна, вы хотите сказать, что меня уже не ждут? - Глинка, вместо огорчения, самолюбиво вскинул голову.

- Нет, Михаил Иванович, не это я хочу сказать. Вы несвободны, а милый молодой человек свободен... Я не знаю, но, может быть, это ее счастье? Простите! Я бы с благоговением отдала руку моей дочери вам, но это невозможно, к сожалению. И ехать вам к нам в Лубны при всем нашем желании видеть вас у нас вряд ли следует. Вам лучше послушаться вашей матушки, как всегда, и поехать с сестрой и зятем в Париж.

- Анна Петровна! - Глинка забегал по комнате. - Все употребил, от меня зависящее, чтобы вместо Парижа посетить Малороссию. Желание моей матери (доброй, но, может быть, слишком осторожной), я думал, это единственная преграда. Но против вашего желания я не могу осуществить свои чаяния. Как родные и близкие к нам люди бывают жестоки! Вы разрушили мои надежды. Я должен ехать в Париж - должен жертвовать собою для моей добрейшей матушки, а может быть, и для нее, - Глинка взглянул на Анну Петровну, имея в виду ее дочь, - для ее собственного счастия.

На глазах Анны Петровны показались слезы сострадания и умиления, и она заколебалась: права ли она в том, что позволила себе вмешаться, как осенью прошлого года Евгения Андреевна не дала сыну последовать за ними в Лубны? Кто знает, может быть, Михаил Иванович вдали от Петербурга уже закончил бы оперу "Руслан и Людмила"? А мог задумать еще что-нибудь, скажем, на сюжеты повестей Гоголя?

Еще 18 февраля 1841 года Глинка писал в письме к Ширкову, одному из либреттистов его оперы: "Несмотря на трудный год, деньги для путешествия нашлись, значит матушка желает, чтобы я ехал. И она права, не будь это, ничто бы не удержало меня от поездки в Малороссию; там все, чем привыкло жить растерзанное сердце мое. С тобой, видишь, говорю откровенно; сердце мое не изменилось, но рассудок не увлекается по-прежнему и видит ясно все затруднения, все несообразности прежнего плана, - как быть, - одно осталось, предаться судьбе, ждать и надеяться".

После встречи с Анной Петровной Керн Глинка писал матери 1 апреля 1841 года: "Мое сердце не изменилось, Ваше письмо прошедшего году отравило мое блаженство (я не ропщу на это), угрызение совести при мысли покинуть Вас возмутило мою душу до такой степени, что я не мог разобрать чувств моего сердца. Вот почему по приезде к Вам я казался равнодушным и старался отыскивать и увеличивать недостатки К. Но тайная грусть закралась в сердце, я занемог и по возвращении в Петербург едва не умер. Письма ее воскресили сердце".

Можно подумать, что Глинка получил письма от Екатерины Керн, что маловероятно, переписки между ними не было, роман между влюбленными не мог быть тайным, скорее всего он имел в виду именно письма Анны Петровны.

"Несмотря на уверение, - продолжал Глинка, - я не могу теперь предаться надежде на счастие, как прежде - грущу и тоскую, я привыкший к враждебной судьбе готов на все. Если возможно будет, поеду в Париж. Если останусь, даю слово не спешить - более от меня требовать нельзя.

Несмотря на недоверчивость, я не имею повода думать, что ко мне изменились, но если и так - самолюбие спасет меня от отчаяния. Деток не боюсь, а желаю. Не могу видеть чужих без слез умиления. Скажу Вам, дети любят и жалеют родителей, а родные заживо рассчитывают. Это истина".

По эту пору свою жизнь решила устроить Марья Петровна при полном содействии своей матери: она вступила в тайный брак с Васильчиковым, но тайное венчание в деревенской церкви в великий пост каким-то образом разгласилось. Все грехи и даже преступление, на какие мог бы пойти Глинка, совершала его несчастная жена.

Глинка писал в письме к матери от 18 апреля 1841 года: "Непредвиденные важные обстоятелсьтва совершенно овладели моим вниманием. Сначала разнеслись в городе слухи, что жена моя вышла замуж, эти слухи не токмо подтверждаются, но есть даже дело в Синоде о попе, венчавшем в великий пост... Ехать за границу мне и думать нельзя - я необходимо должен остаться в Петербурге... Без хлопот, издержек и утраты времени, я достигну своей цели - противники сами не токмо дали сильное оружие к моей защите, но сами несообразными действиями отдали себя во власть правительства. Итак, милая маменька, будьте совершенно спокойны, дело разыгралось мимо меня в мою пользу и так неожиданно, что нельзя довольно тому надивиться".

Нет никакого сомнения в том, что Глинка посетил Анну Петровну и с торжеством уведомил ее о происшествии с его женой. Посылая билет на оперу "Жизнь за царя", он сообщает 21 апреля 1841 года Керн: "Дело моей жены находится определенно в Синоде, - вскорости я буду знать, что с ним. Весьма возможно, что все устроится и без каких-либо выступлений с моей стороны, - поскольку в деле замешан военный, невозможно, чтобы император не был об этом осведомлен. Итак, потерпим и будем надеяться".

Очевидно, и Анна Петровна обрадовалась тому, что Михаил Иванович получит развод, обретет свободу, безотносительно к ее дочери, хотя и ее судьба требовала решения.

- У нас с Александром Васильевичем не было мысли о тайном венчании, - сказала Анна Петровна, - мы рассудили, что брак, основанный на любви, стоит всякого церковного.

- Я тоже рассудил было так, - заговорил Глинка, - но ныне я вдвойне благодарю матушку за ее письмо, написанное в прошлом году; оно жестоко поразило меня, но во-время остановило меня, и теперь я могу надеяться хоть немного на будущее, не правда ли?

- Видите ли, - Анна Петровна возразила, - я выстрадала свое счастие. Что касается моей дочери, ей тоже предстоит выработать свое счастье. Ничего даром не дается, тем более обманом.

- Вот это правда!

- Но теперь, когда я свободна, меня уже тяготит моя свобода от законных уз, что создаст в будущем затруднения и для нашего сына. И эта разлука пришлась кстати. Любовь лучше всего подвергается проверке на расстоянии.

- Но тогда зачем же было хлопотать о пенсии, ведь вам придется отказаться от нее? - удивился Михаил Иванович.

- Да и от ее превосходительства, - подтвердила Анна Петровна с торжествующей улыбкой. - Придет день, я откажусь и от того, и от другого. Пенсия - это крохи из того, что мне отказывали, но эти крохи нам необходимы, может быть, удастся выкупить имение, мое приданное, которое я смолоду отдала было в распоряжение отца, а он разорился.

- Простите, я не знал о ваших обстоятельствах и предположениях, - Глинка сложил руки перед собой. - Анна Петровна, когда я буду свободен, могу ли я надеяться на счастие?

- Приезжайте к нам, как давно собирались. Когда вы увидетесь, тогда и объяснитесь. Но свобода вам нужна в любом случае. Напрасно вы не хлопотали о ней раньше. Может быть, тогда и жене вашей не пришло в голову тайно венчаться. Как это все грустно! Брак, основанный на любви, какая она ни есть, нельзя признать за преступление.

- Так, Васильчиков с моей женой не понесут наказания?