Там, где престол сатаны. Том 1

– Кто это вас научил, – отодвинув разделяющее их стекло, с вежливой скукой спросил он, – так писать?

Сергей Павлович разжал зубы и пальнул встречным вопросом:

– Как – так?!

– Неграмотно, – был ему ответ.

Всего ожидал Сергей Павлович из амбразуры КГБ – но не этого. И далее выслушал, что у нас (так говорил капитан) тысячи заявлений, подобных вашему. Граждане просят помочь, оказать содействие, разобраться – однако никому не приходит в голову обращаться к нам с глаголом «требуем». Сергей Павлович не замедлил.

– Вы убили, – с несвойственной ему прежде пронзительностью звука воскликнул он, возбудив позади неодобрительный ропот очереди, – и вы же ýчите правилам хорошего тона!

– Гражданин… – тут капитан близоруко прищурился на поданную Сергеем Павловичем бумагу и вычитал в ней его фамилию, – …Боголюбов. Если вы обращаетесь лично ко мне, то я никогда никого не убивал. Если вы имеете в виду ведомство, которое я представляю, то оно давно, решительно и бесповоротно осудило случавшиеся в прошлом нарушения социалистической законности. А вы, будто попугай, – все об одном.

На «попугая» очередь откликнулась жиденьким заискивающим смешочком.

– Ах, осудило! – Презрительно и горько хотел усмехнуться товарищу капитану в окошечко Сергей Павлович, но вместо этого губы у него затряслись, и он закричал пронзительным бешеным голосом: – Тогда я требую… требую!! чтобы мне предоставили…

– Минутку, – хладнокровно молвил капитан и отделился от Сергея Павловича стеклом, на которое надвинул темную шторку.

– Ори больше, – буркнул в спину доктора Боголюбова стоявший следом за ним мужик в полушубке.

Шторка отъехала в сторону, стекло отодвинулось, и перед Сергеем Павловичем оказалось его заявление с несколькими мелкими строчками, добавленными чужой рукой. Отступив, он стал читать.

Первое.

В заявлении гр. Боголюбовых отсутствуют конкретные данные о том, когда, какими судами были вынесены приговоры в отношении Боголюбова П. И.

Второе.

Если Боголюбов П. И. впервые был арестован по месту своего жительства, в г. Сотникове Пензенской обл., то заявителям следует обратиться в Управление КГБ СССР по Пензенской обл. с просьбой дать им возможность ознакомиться со следственным делом Боголюбова П. И.

Третье.

Вопрос о реабилитации Боголюбова П. И. может быть решен после изучения следственных и судебных материалов в полном объеме. Со своей стороны соответствующее управление КГБ СССР в меру своей компетенции наведет справки о Боголюбове П. И., о чем заявителям будет своевременно сообщено.

Подпись. Неразборчиво. Похоже, что Киселев.

– Ничего не понимаю, – растерянно проговорил Сергей Павлович, озираясь вокруг со смутной надеждой, что из очереди сию минуту выступят сострадающие его мучительному недоумению люди и все ему разъяснят.

Никто, однако, не спешил ему на помощь.

– Ничего не понимаю, – повторил он, хотя, между тем, кое-что начинал соображать. Прежде всего он догадался, что этот Киселев или как его там, словом, капитан в окошке – омерзительная свинья. Говоря точнее, он иезуит, если иметь в виду присущее (как утверждают) членам ордена Иисуса мастерство скрывать свои истинные мысли и намерения, взамен их выставляя правдоподобную чушь. Я думаю, в КГБ много иезуитов. В голове у Сергея Павловича окончательно прояснилось, и он понял, что над ним издеваются. Откуда ему знать, где и когда арестовали, судили, приговорили и расстреляли деда Петра Ивановича? Неужто они запамятовали, где хранятся их кровавые списки? Пусть найдут, прочтут и признаются в чудовищной лжи выдвинутых против Петра Ивановича обвинений. Пусть, наконец, объявят, что он невиновен! И пусть… пусть поклонятся земным поклоном и перед всем народом объявят, что по своей злой воле убили ни в чем не повинного человека, Петра Ивановича Боголюбова, священника! Он опять кричал, потрясая заявлением с припиской иезуита и свиньи Киселева, капитана в окошке. (Или не Киселева, но все равно капитана и свиньи). Убили и не хотят признаваться! У них расчет самый подлый, что мы забудем и простим, но мы в таком случае не народ, а случайное сборище случайных людей, если забудем и простим, и нам тогда уж совершенно точно до конца наших дней, и до конца дней наших детей и внуков, и до скончания века вообще пребывать в нищете, грязи и унижении, ибо лучшей участи мы не заслуживаем… Он задыхался.

Явился прапорщик и, хотя был на вид мужиком рыхлым, крепко взял его за руку. «А ну, пойдем». Морщась от боли, Сергей Павлович вдруг обратил внимание на девушку в очереди, сочувственным мягким взором темных глаз смотревшую на него. И родинка, кажется, была на щеке у нее. Он узнал в ней Аню из «Ключей» и крикнул, вырываясь: «Аня!» Она отвернулась. «Аня!» – снова позвал он, но прапорщик уже тащил его к дверям, выталкивал в коридор и в спину ему с одышкой бормотал, что тебе, падла, место в дурдоме. «Счас, сука, перевозку вызову и загремишь. И зови там свою Аню пока не обоссышься». Сергей Павлович вылетел на Кузнецкий мост, едва не сбив с ног хрупкого молодого человека в очках. Собственно, лишь благодаря ему он не упал. «Простите», – покаянно шепнул Сергей Павлович, размыкая объятия, в которые он невольно заключил молодого человека, оказавшегося в миг его гражданского позора у приемной КГБ.

Дальнейшие действия доктора Боголюбова нельзя было признать вполне разумными. Вместо того чтобы немедля отправиться обратной дорогой, сесть в метро, поехать домой и там вместе с папой, признав его мудрость, обсудить, какие шаги следует предпринять для выяснения судьбы Петра Ивановича, он двинулся вверх по Кузнецкому. Мысли его занимали два вопроса: Аня это была или не Аня? И почему она оказалась здесь?

Ответ: как всякий советский человек, она имеет право искать следы замученных властью людей, состоящих с ней в родстве в первом, втором и даже третьем колене.

Однако она отвернулась.

Отвернулась ли она ранее того, как он был схвачен презренным и превосходящим его физической мощью стражем, или она отвела взгляд, дабы не быть свидетелем унизительной для человеческого достоинства сцены изгнания Сергея Павловича, напрасно потрясающего своим заявлением и столь же напрасно сотрясающего воздух своими воплями?

Отвернулась ли она из-за того, что не захотела признать знакомство с ним, омраченное, честно говоря, его развязным поведением и даже домогательством после совместного застолья в убогом номере «Ключей»? Или она не имела с той Аней ничего общего – кроме темных глаз и родинки на щеке?

О, Небо! Так воскликнув (или подумав), он поднял глаза к небу, на котором угасал неяркий осенний свет уходящего дня. Почему я должен гадать – она там была или не она? Нет, я более не буду гадать. Когда-нибудь, увидев ее, я спрошу: вы это были или не вы? И она скажет… Нет, милый, шептал он себе слова, которые она скажет ему, не меня ты видел. Разве оставила бы я тебя в твоей тоске и твоей беде? Разве не обняла бы тебя, сострадая твоей мýке? И разве не понял бы ты, наконец, что я помню тебя, думаю о тебе, люблю тебя? «Да, да», – отвечая Ане, шептал Сергей Павлович, и в груди у него переставало саднить от чувства собственного бессилия, скорби о Петре Ивановиче и жалости к папе. Новая боль занималась в нем – но то была блаженная боль несбыточных мечтаний, утешительных грез и всегда нас манящих надежд.