Аргентинское танго

фруктами, поиграл им, как мячом. Я делал вид, будто мне делать нечего, нечем заняться, но это все был блеф. С минуты на минуту я ждал взрыва дел. И он не замедлил воспоследовать.

Хлопнула дверь. Мой бодигард, стоявший у двери, вздрогнул и подтянулся, пожирая глазами вошедшего.

— Здравствуй, Станкевич.

— Здравствуй, Аркадий. Отлично выглядишь.

Ее продюсер сделал шаг ко мне, протянул руку. Я не встал из-за стола. Продолжал держать апельсин в руке. Другую руку протянул Родиону.

— Летят в Японию?

Какое лисье, осторожное пожатие у этого мерзавца. И жирная, потная противная рука.

— Да, летят, Аркадий. Еще как летят.

Он пожирал меня глазами. Он наверняка хотел от меня узнать, дам я ей первое задание в Токио или нет. Сейчас, держи карман шире, жирный. Теперь она моя. И более ничья. Но если только ты, собака…

— Если только ты, собака, навяжешь ей на шею свои собственные заморочки, берегись, Родион. Не суйся к ней с разной своей мелкой чепухой. Тебе мало было того, что в Монреале тебя чуть не застукали? Ребята Сакса оперативно сняли на пленочку этих твоих двоих, которым она передавала твои материалы. Они едва успели передать пакет по назначению, но сами не успели спастись, их взяли. Хорошо, она успела уйти. Выскользнула из поля зрения вовремя. А эти…

Я сплюнул в пепельницу. Поиграл апельсином. Станкевич, тряхнув студенистыми подбородками, мертвыми белесыми глазами глядел на апельсин.

— Что с ними?

— С кем, приятель?

— С Майклом и Плюгавым.

— А что ты думаешь, с ними могло произойти? Убрали, конечно.

— Их убили… сразу?..

Его толстая отвратительная морда вся страдальчески наморщилась.

— Не очень. Потрясли, разумеется, а вдруг бы что вытрясли. Кроме пленки, не смогли вытрясти ничего. По причине присутствия большого мужества и сильного героизма. Не выдали цепочку. А цепочка у тебя в Канаде, видимо, большая. Длинная. Звеном больше, звеном меньше — какая тебе разница?

Я видел, как он из поросячье-розового стал мучнисто-бледным.

— Ты, как ты можешь… Плюгавый… Я же с ним… начинал…

— Начать и кончить, как говаривал мой немецкий дядюшка Рудольф когда-то, — я поднес апельсин к носу и с наслаждением вдохнул острый запах апельсиновой шкурки. — Ждешь, что я тебе о Марии скажу? Я тебе о ней не скажу ничего. Ты сам о ней все знаешь. Но если ты только сунешься к ней…

Я улыбнулся Станкевичу, показав все зубы. Он опустил глаза и передернул под пиджаком плечами. Пиджачок от Версаче, и последней модели, надо отметить. Жирняй всегда любил прибарахлиться.

— А весело быть продюсером?

Внезапность моего вопроса слегка ошеломила его.

— Не совсем. Бывает утомительно. Я закурю? — Толстые пальцы, дрожа, нашарили в кармане золотой портсигар, вынули сигарету, поднесли зажигалку. Дым обволок физиономию толстого Будды. Да, он все больше походил на жирное японское божество, на щекастую богиню смеха Даруму, да вот только не смеялся почему-то. — Я ведь с тебе с просьбой пришел, Аркаша. Не откажи.

Я не любил, когда меня