Гонка за счастьем

Она переступила через пенное кружево и пошла на кухню — включить кофеварку. «Глупо торопиться и нам с Виктором — куда и зачем? — думала она. — Ведь я чувствую главное — его тянет ко мне, как прежде, и это единственное, чего мне недоставало в жизни и что имеет для меня первостепенное значение. Пришел мой звездный час».

Одиль получила от жизни все, о чем только можно было мечтать — независимость, деньги, здоровье и страстную любовь… Виктор, несмотря на свой формально существующий брак, принадлежал только ей — теперь, при виде его безоговорочной зависимости от нее, она избавилась от ранее мучившей ее боязни потерять его.

У него же наступил поворотный момент, и он должен был решить все сам, по-своему — в таких вопросах нельзя советовать, а тем более принуждать.

Она видела, с каким трудом дается ему решение порвать с Беллой; со стороны он выглядел банальным негодяем, и даже все их общие друзья, лишенные пуританских предрассудков, не осуждая его впрямую — в их отношениях не было принято непрошенно встревать, критиковать и давать оценки, — предпочитали обходить эту тему стороной и не высказывались. Ведь дело было вовсе не в жене — объективно она не давала Виктору никаких конкретных поводов для недовольства и разрыва. Причина была в нем самом.

Он объяснял ей, что их брак был ошибкой с самого начала не из-за Беллы, она просто идеальна — умна, образованна, хороша собой, самоотверженна, надежна, список можно продолжать до бесконечности. Виноват только он сам — принял восхищение перед ее красотой и совершенством за любовь, а жизнь рядом показала, как мало для него значат любые достоинства, если нет настоящей любви, основанной на сильной страсти. Он устал от вечного стремления соответствовать высоким качествам и благородным порывам жены, боязни обмануть ее ожидания, состязаться с ней в самопожертвовании…

Напряжение от постоянного самоконтроля и все усиливающееся недовольство, неудовлетворенность семейной жизнью отражались на всем, и в первую очередь сказались на их сексуальной близости, основой которой было не взаимное желание, а скучное ритуальное исполнение супружеских обязанностей. Он никогда бы не посмел оскорбить духовного превосходства и возвышенности своей супруги какими-нибудь сексуальными фантазиями, которые она непременно сочла бы низменными и разнузданными, ведь она так и не смогла — или не захотела, он так и не понял — отойти от своей романтической фригидности.

Ее искренность и романтичность в свое время затронули его душу, а позже истовая готовность жертвовать собой ради ребенка вызвали восхищение и уважение, а много ли можно построить с женщиной только на этом фундаменте? Страсть была для него основным способом восстанавливаться физически и духовно, а с Беллой, если не считать давно забытой кратковременной романтической новизны, все было таким бездарным и унылым, что лучше и не вспоминать.

Брак зашел в тупик еще до встречи с Одиль, а после ее пришествия продолжать его стало вообще невыносимо, ведь теперь, когда общая неудовлетворенность пополнилась еще и конкретной причиной, оставаться в доме означало одно — притворяться. Что автоматически вело к еще большему нервному напряжению, потому что при таком раскладе добавлялась новая сложность — необходимость юлить, изворачиваться, постоянно обманывая жену, изыскивая способы уходить из дома под разными несуществующими предлогами. Ее беспредельная доверчивость, какая-то странная, почти патологическая, не свойственная большинству женщин нечувствительность ставили его в тупик, становясь смешными, и начали раздражать его — это граничило уже с какой-то эмоциональной ограниченностью или даже ущербностью.

Он всегда старался быть хорошим отцом, но понимал, что соперничать в образцовости с женой было совершенно бессмысленно, и дочери лучше оставаться с идеальной матерью. Он был уверен в том, что Белла достаточно интеллигентна и не станет восстанавливать ребенка против него, а где Мари захочет жить после достижения совершеннолетия — покажет будущее. Кто заранее может уверенно сказать, что взбредет в голову восемнадцатилетней девушке?

И до этого еще нужно дожить, а пока стоило подумать о себе — сохранить независимость, все хорошо взвесить, то есть пройти через некий переходный период, и потому лучшим решением было снять квартиру, живя отдельно и от семьи, и от Одиль. Кроме того, не следовало никому давать повода обвинять его в том, что причиной разрыва стала банальная измена, это не так, или, вернее, не совсем так… Этого требовали элементарный здравый смысл и простые правила приличия.

Родители тяжело переживали их разрыв, особенно мать. Отец был против потому, что считал развод вообще бессмысленным делом по причине отсутствия вечной любви. Он утверждал, что любые новые отношения, официальные или тайные, все равно рано или поздно наскучат.

— Зачем тебе эта головная боль? Не стоит ничего менять и усложнять — нужно лишь ничего не преувеличивать и проще смотреть на жизнь… захотелось перемен — пожалуйста… что тебе мешает? Но семья и ребенок — это святое…

У отца были свой последовательный опыт и своя неизменная правда…

Что до матери, то, видимо, натерпевшись от мужа, она проявила полное непонимание позиции сына, исходя, скорее всего, из женской солидарности, — полностью стала на сторону Беллы. Той тяжелой сцены, когда у нее тряслись и руки, и губы, а слезы лились рекой, ему никогда не забыть. Тогда она пыталась уговорить его не разводиться с Беллой, не обращая внимания ни на какие его доводы… Пришлось выложить ей всю неприглядную правду, иначе ее было не остановить…

Виктор понимал, что принимать решение придется именно ему, поскольку Белла заняла выжидательную позицию, и нечего было надеяться на то, что она способна что-то осознать и первой сделать решительный шаг. Продолжать же прежнюю удушающую жизнь становилось уже невыносимым; не оставалось ни желаний, ни надежд — ничего, кроме давящего своей тяжестью ощущения полной безысходности… Дело дошло до того, что ему самому не удалось справиться с собой и пришлось обратиться за помощью к психотерапевту — последние три месяца он держался на стабилизаторах, а на них далеко не уедешь. Этот довод плюс вполне вероятная угроза импотенции оказались решающими и, наконец, убедили мать в невозможности продолжать его жизнь с Беллой.

Он давно уже чувствовал себя незаслуженно обделенным судьбой и, проанализировав ситуацию, понял, что в его несчастье виновата семья, поэтому он начал постепенно раздражаться против нее. Все они были хороши, каждый по-своему. Примитивная философия и самодовольство отца начали просто выводить его из себя. Раздражала и мать, которой бессмысленно было даже пытаться что-то объяснить — она просто молилась на его жену. Он осознал, что неприязнь начала переноситься и на ребенка, потому что дочь оставалась главным сдерживающим фактором, который не давал ему возможности сделать решительный шаг…

А эти совместные вечера дома! Они пригибали не только его, но и стали настоящей пыткой для всех. Давящая, тоскливая атмосфера напряженного молчания действовала даже на дочь — она стала более тихой и задумчивой, вопросительно поглядывая на них обоих, ну а о жене с ее вечно несчастным, скорбным лицом нечего и говорить — все легко читалось без слов…

Последнее время начали сдавать нервы — ему стало все труднее сдерживаться, не раздражаться по пустякам, и он злился, когда ему не удавалось контролировать себя… Он ведь заранее никогда не планировал таких сцен, все получалось само собой, просто долго копившееся отчаяние, скука и разочарование их жизнью прорывались, независимо от его желания и воли.

Наверное, было бы легче, если бы Белла устраивала перебранки, скандалы, истерики — тогда порвать было бы проще, объясняя разрыв невозможностью совместного существования, но она все больше напоминала свою мать — напрасно она это отрицает, — высказываясь сдержанно и четко, задавая точно рассчитанные, хлесткие, как пощечины, вопросы. Лишь однажды она вышла из себя — ему стало немного жаль ее; но даже точно зная, что всему причиной был он, остановить себя он не мог, потому что тянуть дальше семейную безрадостную телегу уже не было сил…