После дождичка в четверг

— Терехов, один известный тебе человек желает поговорить с тобой. Я это чувствую.

Чеглинцев стоял перед Тереховым на страдалице доске, плавающей в грязи, и улыбался. Дождевые капли бежали по его носу и щекам.

— Ты, что ли, этот известный человек?

— Лично товарищ Испольнов. Василий.

— Где он?

— Нынче дома и один.

— Он тебя послал за мной?

— Послать он не мог, потому как мы с ним в разных организациях. А намекать — намекал.

— Поговорить захотел?

— А почему бы перед отъездом и не поговорить?

— Когда отъезд-то?

— Скоро. Говорят, вода в Сейбе начала спадать.

— Голова у тебя болит?

— Немного есть. А у тебя?

— Болит. Слушай, я здорово пьян был вчера?

— Ты? Да нет, не заметил. Танцевал, помню, отчаянно.

— Я сегодня с трудом встал. Вдруг увидел — солнышко. Луч на полу. Вот обрадовался! А потом снова дождь.

— Соломин шепотом уговаривал Испольнова остаться. Думал, что я сплю.

Они шли медленно, прогуливались, как курортники в счастливом санаторном забытьи, дышавшие после обеда лечебным воздухом. Сопки стояли вокруг взлохмаченные и мокрые, и облака гуляли по ним.

— Слушай, — сказал Терехов, — ты все около Арсеньевой вертишься. Ты серьезно или просто так?

— Просто так. А тебе-то какое дело?

— Я же ее сюда привез. Мне и отвечать. Хотел, чтобы жизнь у нее наладилась.

— А может, я и есть наладчик? Может, у меня серьезные намерения…

— Знаю я твои намерения… А ей сейчас очередной кобель не нужен… Иначе все по-старому пойдет… Я тебя прошу…

— Ладно, — сдвинул кепку на лоб Чеглинцев. — Если ты просишь… Я-то не обеднею…

— Слово даешь?

— Ну даю… Я вообще остепениться решил. Такие у меня планы. Доучиться хочу. Вы с Севкой в Курагине учились?

— Да. Сколько у тебя классов?

— Девять. Но я девятый хочу повторить. Все забыл. Придется по вечерам таскаться в Курагино.

— Вот и пришли.

— Валяйте поговорите, а у меня есть дела. Пока.

Чеглинцев уходил стремительно, словно Испольнов мог выскочить сейчас на крыльцо и пригласить его участвовать в разговоре, былинный богатырь убегал нашкодившим второгодником, и Терехов улыбнулся ему вслед.

Испольнов сидел за столом в рыжей ковбойке, ворот расстегнув, и морщил лоб. В комнате было жарко, печка пыхтела, черные портянки и ватные штаны были разложены на ней, ароматили воздух. Испольнов заулыбался, улыбка его, как всегда, была нагловатой и ироничной, но и чуть заискивающей.

— Раздевайся, начальник, — сказал Испольнов, — а то сопреешь.

— А ты чего сидишь в такой духоте? — спросил Терехов, подсев к столу.

— Тебя жду.

— Я думал, золото сторожишь.

Испольнов нахмурился, и Терехов подумал, что зря он сказал о золоте, хотел пошутить, а Испольнов не принял шутки, и, чтобы смягчить напряжение, возникшее тут же, Терехов добавил:

— Это не я выдумал про золото. У нас в поселке часто болтают: «Испольнов золото сторожит». А ты и не знал? Говорят, у тебя мешок под кроватью пуда на два.

— Встань и загляни под кровать. Оторви зад. Увидишь обглоданный чемодан. Но золото есть. Песочек в кисете. Нашими руками намытый. Нашими спинами найденный.

Испольнов сказал это сердито, обиженно, и Терехов понял, что к кисету с песочком он относится серьезно и шутки коробят его.

— Ладно, — проворчал Испольнов, — тебя ведь не золото интересует.

— Ты тогда все время при Будкове был?

— Был. Вроде первого заместителя. Нас и начинало-то на Сейбе всего ничего, бригады две.

— Слушай, — сказал Терехов, — то, что вы гравий вместо бута наложили, — это, конечно, ерунда. Я другого не пойму. Зачем Будкову врать надо было, почему он так спешил, а? И как комиссию обвел?

— А зачем тебе все это знать?

— Из любопытства.

— Не темни, Терехов.

Испольнов смеялся.

— Есть такие кружки «Хочу все знать», — сказал Терехов, — я в такой кружок записался.

— Нам картину крутили тут. Не смотрел? Там один чудак все повторял: «В неведении — блаженство» или что-то в этом роде. И он прав. Вот ты меня наслушаешься и потом спать не будешь, нервную систему изматывать начнешь…

— Это уж моя забота, — сказал Терехов.

— Ну смотри…

Испольнов смеялся, и было в его смехе злорадство, будто бы он уже заранее догадывался о том, к каким злоключениям и нервотрепкам приведет Терехова его рассказ, и предвидение этого Испольнову доставляло удовольствие.

— Он тогда спешил, — сказал Испольнов, — и нас подгонял. Но с ним хорошо было. И нам он понятный, и мы ему. И за людей он нас считал, не то что Фролов. Ух, этот гад! Плетку бы ему в руки. А Будков ничего. Ел с нами, пить давал и сам не брезговал, и вообще мы забывали, что он начальник, так, плотник, и не самый последний, вертелся с нами, здоровый, хоть и тощий, знаешь, такой жилистый. Все книжки нам таскал с советами, как лучше работать, учиться все заставлял. Мы сначала думали — стиляга, а потом он нам понравился. И не трус, это уж я точно знаю.

— Вроде бы не трус, — кивнул Терехов.

— Но, гад, обидчивый и своего не упустит. Однажды он мне выговорился. Как-то мы с ним выпили с устатку, посидели на солнышке. «Вот, говорит, обидно, что такие люди, как Фролов, держатся. Время их прошло, а они все еще на постах. Ничего, говорит, мы свое возьмем, от нас толку будет больше». В общем, я понял так, Фроловым начальство недовольно, плохо у него дело идет, замену ему ищут, и его, Будкова, заметили. Вот и надо ему срочно в чем-то ярком, что начальственный глаз увидит, себя проявить. А тут мост. И идея Будкова, и сам он этот мост строил. Ох и спешил. И переспешил. Бут нам только к названному в плане сроку обещали достать. Срубы уже стояли, а камня нет. Отчет Фролов должен был делать, разнос ему готовили, вот тут Будков засуетился, все рассчитал, понимал, что лучше случая не представится. Представляешь, в Абакане секут начальника поезда, последнее предупреждение ему делают, и тут приходит телеграмма от его прораба, молодого, толкового: «Мост раньше срока построен», представляешь, как все расплываются и шепчут друг другу: «Вот кого надо делать начальником поезда, я вам давно говорил…»

— Психолог… — проворчал Терехов.