Иерусалим

Губуры пели, и среди них я почти не увидел знакомых лиц; но я знал, что у них много новичков. Я сел рядом с Иркой Хайфской, и она отбросила на плечи свои длинные черные волосы.

— Кто это поет? — спросил я.

— Преторианец, он же ваш — иерусалимский, — сказала она.

— Странно, почему я его не знаю.

— Может, видел, просто не обратил внимания.

— Может, — ответил я.

— Он еще вместе с Борькой работает, — уточнила она.

— Каким Борькой? — и подумал: «Ну как же их много».

— Ну Борьку-то ты точно знаешь, — настаивала она. — Он еще с Марголиным тусуется.

И вдруг я все понял.

— Это тот Борька, который в Шабаке работает?

— Да, — сказала она, — я что-то такое слышала.

И уже совсем под утро мы сидели с Преторианцем на огромном камне, допивали «Рога Саурона», обсуждали оружие, и он хвастался тем, как он умеет фехтовать.

— Мечи, — сказал он, — нужно называть не в честь побед, а в честь битв, которые изменили твою жизнь.

— Я слышал, что у тебя хороший меч, — сказал я.

— Дерьма не держим, — ответил он и вынес из палатки длинную палку, обмотанную потемневшей тканью, со стальной, чуть ржавой гардой и рукояткой, покрытой толстым слоем серой изоляционной ленты. Поверх ткани черными аляповатыми буквами, имитировавшими шрифт с колонны Траяна, было написано «Лонгинес».

Утром я позвонил Марголину и пересказал свои новости.

— Ты обязательно должен приехать, — заключил я, но он отказался.

— Если я начну активно общаться с Преторианцем, — сказал он, — это будет слишком подозрительно, и Боря немедленно все поймет.

— Не преувеличивай, — ответил я, но он снова отказался.

— На этот раз действовать нужно тебе, — добавил он, — я и правда все испорчу.

Мы достроили оборонительную линию, натянули стены из высокого черного полиэтилена, которые было запрещено штурмовать, разметили дворец и храм; потом сели на землю — отдохнуть и поболтать. К нам заглянула какая-то девушка из локации Преторианца, и я незаметно расспросил ее про его роль; впрочем, много что о своей роли он уже успел рассказать мне вчера ночью. Полученной информации вполне хватило для того, чтобы мысленно перестроить мою роль так, чтобы наши с Преторианцем дороги встретились. Так и произошло. На «параде» я нашел глазами людей из его локации и постарался их запомнить; еще через пару часов, надев чужой плащ и назвавшись чужим именем, я уже был у ворот их города. Вход преградила стража.

— Если тебе дорога жизнь, чужестранец, — сказали они, — уходи отсюда. Наши враги сильны и многочисленны, и король не велел никого пускать.

— Неужели столь многие доблестные воины, — сказал я, — боятся одного безоружного странника. У меня нет даже меча, который я мог бы оставить у ваших ворот, но у меня есть новости, которые могут заинтересовать вашего короля, и я бы хотел поговорить с кем-нибудь из придворных.

После долгих сомнений, колебаний и вопросов, они проводили меня к костру; навстречу вышел младший визирь их улуса. Я рассказал им о том, что у странного отшельника, которого никогда не существовало, хранится, как я слышал, меч против людей из Серебряного Племени, но отвести их к отшельнику я отказался, объяснив, что, как мне предсказано, я смогу обрести видение пути только после того, как удостоюсь мистического откровения в одном из храмов — возможно, в храме их города. Я слышал, как один из воинов тихо сказал визирю, что подозревает во мне шпиона, наделенного сильной враждебной магией, и что меня необходимо срочно сжечь, но я не очень испугался; пока они надеялись получить меч, я был вне опасности. Меня отвели в храм, где я долго вел сложную теологическую беседу с его настоятелем, потом бродячая монашка с серыми глазами и короткими светлыми волосами рассказала нам о «такой прикольной феньке», которую она видела у варварского племени зеленых бурагов, а еще чуть позже я вернулся к костру. К тому времени ко мне уже привыкли, и мы выпили вместе; пока мы сидели у огня, я расспросил монашку о том загадочном предмете, который она видела, и, судя по описанию, он оказался священным Черным Камнем, нейтрализующим магию драконов. Впрочем, он хранился в одной из самых многочисленных и защищенных локаций.

Я подошел к Преторианцу и рассказал о своем открытии.

— Губуры, — сказал я, — должны упредить своих врагов и спрятать черный камень в надежном месте до того, как до него доберутся враги драконов и губуров.

— Это будет несложно, — ответил он, — бураги — наши союзники.

Он получил разрешение короля улуса, взял с собой четырех воинов для конвоя, и мы отправились к зеленым бурагам. По дороге мы поболтали с Преторианцем на разные темы. Но на подходе у нас возникли разногласия.

— Я не думаю, — сказал я, — что действовать надо столь прямолинейно.

— Путник, — ответил он, — твои речи мне подозрительны, хитрость неуместна в отношениях с союзниками.

Я сказал, что не уверен, что бураги будут столь же дружелюбны по отношению к нам, чужакам, сколь и по отношению к ним, великим губурам. Преторианец пообещал свою защиту, и все же, несмотря на уговоры, будучи наслышан о жестокости и вероломстве бурагов, я настоял на том, чтобы остаться их ждать вне городской черты. Мне не хотелось закончить игру столь скоропалительно. Неожиданно ко мне присоединилась монашка, хотя ей, по-моему, ничто не грозило; это было хорошо, я был немного с ней знаком и по другим играм, и она была мне искренне симпатична. Преторианец ушел со своими воинами; довольно долго мы сидели на камне и ждали, пока он вернется.

Поначалу мы старались обращаться друг к другу на «вы», обсуждали войны, жестокость драконов и сомнительные поступки князей различных улусов Гудрубая, старались не выходить из ролей, но довольно быстро разговор повис в пустоте. Было заметно, что моя монашка жалеет о том, что не пошла вместе с ними, и ей не терпится узнать результаты экспедиции. Я подумал, что, на самом деле, она еще тоньше, чем казалась на первый взгляд.

— Интересно, куда это они пропали? — сказала она.

— Скоро вернутся, — ответил я, — куда он денется, — а потом добавил, — а вообще-то Преторианец славный парень.

— По-моему, тоже. Мы как-то были у них с Барухом на работе, — сказала она, чуть подумав, и у меня в душе все замерло.

— И как? — спросил я, впрочем довольно равнодушно.

— Там так прикольно, — ответила она, — они сидят, а вокруг ящики, ящики, ящики; все разных цветов; у них даже стол в такой пещере стоит среди ящиков. А уже оттуда вход в холодильник.

— Что-что? — сказал я изумленно.

— То есть?

— А они вообще где работают?

— А я думала, ты знаешь, — ответила она, — они охраняют овощной склад в Гиват-Шауле. Мы туда с его сестрой заходили.

— А мне кто-то говорил, — сказал я, — что Боря в Шабаке работает.

— Вау, ты больше слушай. Это все полная пурга, а Барух — известный грузчик. Наверное загрузил кого-то попьяни, вот и пошло.

— Вот все и разрешилось, — подумал я опустошенно. — Осталось рассказать Марголину; жаль, что потратили столько времени на этот бред.

Я почти не почувствовал разочарования, скорее облегчение; но потом я вдруг представил себе, как расстроится, каким дураком ощутит себя Марголин, и мне стало грустно. И вдруг мои мысли замерли и остановились. «Даже если предположить, — сказал я себе, — что все это была полная чушь, уж слишком много разных людей слышали об операции „Лонгинес“. Здесь что-то не так, не так просто. Возможно, Боря и Преторианец тоже что-то такое слышали и решили подъехать автостопом, а возможно, что и не только». Обо всем этом следовало еще подумать, но уже не сегодня. И тут мы увидели Преторианца; он шел медленно, и на голове у него был белый хайратник. Позади, на расстоянии в десяток шагов, шли, понурившись, его доблестные воины.

— Ну и как у вас дела? — закричала монашка.

— Скорее мертв, чем жив, — ответил он грустно, — и вы нас не видите.

На несколько секунд его тень застыла рядом с нами и полетела дальше в мертвятник.