Собачий род

Он пополз по крыше гаража назад, дополз до навеса, под которым лежали дрова, спрыгнул сначала на навес, а потом — вниз, во двор.

Ярко светилось окно в кухне. Бракин подошёл, заглянул: в комнате никого не было.

"Наверное, под кровати забились, или в подполье", — решил Бракин.

Но сейчас главным было другое. Ведь на свободе остались ещё три пса, и куда-то же они целеустремленно неслись, перед тем, как заметили его, Бракина. А может, Алёнку? Или Андрея?..

У Бракина ёкнуло сердце от нехорошего предчувствия.

Он пошёл по дорожке в противоположную от ворот сторону, прошёл мимо стайки, мимо сортира, и упёрся в заборчик, укреплённый какими-то железками. За заборчиком был тихий пустой двор и дом, в котором светилось одно-единственное окно.

Делать было нечего — приходилось рисковать.

Бракин перелез через заборчик, и, согнувшись, пробежал прямо по снегу, через огородные грядки. Добежал до угла дома, приостановился на секунду. Из дома донеслось довольно робкое тявканье — видать, хозяйская собака почуяла что-то.

Не теряя времени, Бракин обогнул дом по тропинке, открыл деревянную калитку в воротах и выскочил на Ижевскую улицу.

Не останавливаясь, он свернул направо и побежал в сторону переезда. Когда на дороге слышался шорох автомобильных шин, Бракин падал в сугроб на обочине — Ижевскую чистили от снега регулярно, наметая по краям проезжей части большие сугробы.

Падать пришлось целых три раза. Одна из машин оказалась крытым военным грузовиком. Она промчалась, не сворачивая, прямо за переезд и скрылась за поворотом. Другой была патрульная машина: она свернула к переулку и остановилась, заперев выезд.

Бракину пришлось обходить её стороной. Для этого пришлось дважды пересечь железнодорожную колею, протискиваться между двумя десятками металлических гаражей и ползти вдоль высокого забора, за которым были владения цыганской семьи.

* * *

Ещё на подходе к дому он понял: дело неладно. Не входя в ворота, оглядел дом: окно в мансарде было разбито. А внизу, под балконом, на снегу чернели какие-то пятна.

Бракин чуть не бегом поднялся в мансарду. Двери были распахнуты настежь, и ветер, врываясь в окно, успел намести снега на подоконник и стол. В комнате никого не было — только собачья шкура, разорванная, в подсыхающей крови.

Бракин выпил залпом кружку ледяной воды, полез рукой за дымоход, вытащил бумажный сверток и сунул в карман. Взял фонарик, и кинулся на улицу. Пробегая мимо окна ежовской кухни, заметил, как дёрнулась занавеска и за ней мелькнуло белое, перепуганное лицо Ежихи.

За воротами, убедившись, что в переулке никого нет, включил фонарик и посветил себе под ноги. На снегу чернели пятнышки крови. Они вели дальше, вдоль домов и заборов. Бракин пожалел, что на небе нет луны. Выключил фонарь и пошёл по следам, время от времени наклоняясь, когда ему казалось, что он потерял след. Пятен становилось всё меньше, попадались они всё реже. Но кроме пятен сбоку, у самых заборов, там, где лежал нетронутый снег, изредка попадались следы. Человеческие и собачьи.

Пройдя пару переулков, он дошел до угла переулка Керепетского. Присел, осторожно высунул голову из-за штабеля старых брёвен.

Милицейского "жигуленка" возле дома, где жила Алёнка, уже не было. Он стоял теперь возле брошенной "Хонды", и там суетились несколько человек. Но это было достаточно далеко, и между Бракиным и милиционерами лежал довольно длинный отрезок переулка, погружённый в темноту.

"Вот когда надо сказать спасибо "Горсвету" за разбитые фонари, — подумал Бракин, радуясь тому, что фонари как раз на этом отрезке не горели.

Он пригнулся и побежал к дому Алёнки. Не останавливаясь перед воротами, пробежал дальше, ухватился руками за штакетник, и перескочил через него, сразу уйдя по колени в снег. И только тут сообразил, что на дороге нет больше окровавленных трупов и собачьих шкур.

В доме с этой стороны окна не горели. Бракин пошёл в обход, за угол, и здесь увидел в окне слабый отсвет; свет горел на кухне и проникал в комнатку, где обычно спала Алёнка.

Бракин обогнул ещё один угол, и теперь уже увидел свет за плотно задернутой занавеской. Здесь снова был штакетник — пониже. Бракин вышел через калитку на дорожку и прошёл к входным дверям. Поднялся на крыльцо, прислушался.

Вдали, у дома Коростылёва, о чём-то галдели милиционеры, — слов было не разобрать. В доме было тихо. Тишина стояла и в соседних домах.

Бракин на всякий случай, ради порядка, зажёг на секунду фонарь и глянул под ноги. На крыльце темнело несколько пятнышек крови.

"Чёрт, я же просил бабку никого в дом не впускать!" — Бракин не решился звонить в дверь и вернулся на дорожку. Встал напротив кухонного окна. Занавеска была плотной, но всё же время от времени на ней возникала тень. Тень бабки. Кажется, бабка вела себя как обычно — то ли что-то стряпала, то ли убиралась.

Напрягшись, Бракин простоял ещё несколько минут. И наконец, расслышал звонкий голос Алёнки. А потом — повизгивание и лай.

Он снова вернулся на крыльцо. На всякий случай сунул руку в карман, разворачивая промасленную бумагу и ощущая холодную тяжесть оружия. Другой рукой нажал кнопку звонка. Трель раздалась где-то далеко-далеко, за двумя стенами.

Пришлось подождать, пока бабка решилась открыть внутреннюю дверь.

— Кто там? — тихо и тревожно спросила она.

— Откройте, это я, свой.

— Кто "я"? Какой "свой"? Ворота заперты, а хорошие люди через заборы не лезут.

— Не лезут, — согласился Бракин. — Но если бы я начал в ворота стучать, или снегом в окна бросать, милиция заинтересовалась бы.

Бабка ничего не ответила. Видимо, убедилась в том, что открывать не стоит. Потому что, надо полагать, хорошим людям милиции бояться нечего.

Она уже почти прикрыла дверь, как вдруг раздались радостное повизгивание и лай. Бракин мгновенно узнал свою боевую подругу Рыжую.

— Рыжик! — громким шёпотом позвал он.

За стеной завозились. Потом послышался чистый голосок Алёнки:

— Дядя квартирант, это ты?

— Да я же, я!

— А ты у кого квартиру снимаешь?

— Да у Ежовых! В Китайском переулке! Я же здесь сегодня уже был, просил вас запереться и дома тихо сидеть!..

Бракин понял, что Алёнка решила устроить ему проверку. Но Рыжая взлаивала, пыталась протиснуться на веранду, и вообще делала всякую проверку затруднительной.

— Ну ладно, баба, открой, — сказала Алёнка.

— А вдруг это опять тот бабай? — громко спросила баба.

— А бабаями только пугают. Бабаи добрые — ты же видела.

— Ничего я не видела… — вздохнула бабка и Бракин с облегчением услышал, что она подошла к наружным дверям.

Когда дверь открылась, Бракин слегка попятился: перед ним в луче света, пробивавшемся из кухни на веранду, стояла маленькая хлипкая фигурка бабки с огромным топором в руке.

— Ну, заходи, — сказала она и попятилась. — Только не балуй: топор видишь? А в доме ещё две собаки!

Рыжая внезапно пролезла у неё меж стоптанных войлочных туфель, и с визгом бросилась Бракину на грудь.

* * *

— …Так вот сквозь ворота и прошёл. Положил Тарзана на крыльцо, — рядом Рыжая крутится, тявкает. Я сижу. Велено же: никого не пускать, — баба сидела за кухонным столом с узкого краю. Напротив неё сидел Бракин, а за широким краем, рядком — Алёнка и Андрей.

— Баба так бы и не выглянула, да я уговорила. Потому, что Тарзан вдруг тявкнул, да жалобно так! А я же его голос сразу узнаю, — вмешалась Алёнка. Она прямо сияла от счастья. У Андрея на лице попеременно выражение блаженства сменялось выражением крайнего недоумения.

Тарзан, обёрнутый в пальто Бракина, лежал у печки. Рыжая — рядом, ближе к порогу. У Тарзана была забинтована голова, и из-под повязки сочилась кровь. И ещё — смешно торчало одно ухо. Расцарапанная морда была обильно смазана "зелёнкой", передние лапы тоже забинтованы.