Среди людей

«Ну и пусть, — упрямо улыбнулся он в темноте. — Пускай не пристает… А бензина, что без меня, что со мной, машина берет одинаково…»

В крышу ударил дождь, колеса зашипели на мокром асфальте. Слабый свет приборного щитка освещал снизу лицо женщины, — оно было сонное, но через силу бдительное.

По учительской привычке Леонид Сергеевич попытался представить себе их обоих — физика и его жену — детьми. Из этого ничего не получилось. Тогда он передвинул время немного вперед и захотел увидеть их, ну, например, в десятом классе. Он почему-то тут же решил, что физик начал ухаживать за ней в десятом классе. Может, потому решил, что, став студентом, физик уже, вероятно, молол такую чепуху, которая должна была отпугнуть девушку. И вообще, интересно, чем же они обманули друг друга в молодости?..

— Все-таки вы мне не ответили, — настойчиво, но лениво продолжал Георгий Александрович. — Если бы кто-нибудь посмел при мне посягнуть на имя Ньютона или Лейбница, я бы с легкостью, в десять минут, оставил от невежды мокрое место. Свою принципиальную точку зрения человек должен обосновывать. — И, выждав минуту, не ответит ли что-нибудь пассажир, он сказал: — Тем более это странно наблюдать у учителя. Ведь ученикам же вы пытаетесь внушить уважение и любовь к тому писателю, о котором рассказываете по своей учебной программе.

— О господи! — сказал Леонид Сергеевич. — Но ведь это ребята!.. Даже если они сразу не понимают и не могут понять всего величия Толстого, то ведь к нему возвращаются за человеческую жизнь пять, десять раз и каждый раз находят в нем то, чего не понимали ранее. Мы все растем рядом с ним! Он открывает нам целый мир. Мы любим его героев или презираем их, но уже не можем без них обойтись. Они помогают нам жить…

«Как это все выспренно и глупо звучит, то, что я говорю, — досадливо подумал Леонид Сергеевич. — И зачем я это все произношу?..»

Ему вдруг стало ужасно скучно; он посмотрел на самоуверенный затылок Георгия Александровича, на его оттопыренные, как у Каренина, уши и замолчал, словно ткнулся лбом в стену.

— Забавно! Помогают жить? — переспросил с любопытством Георгий Александрович. — Чем же, интересно?

«Ох, как ты мне надоел!» — подумал Леонид Сергеевич.

— Ну хотя бы тем, что объясняют вам и вашу собственную жизнь, — ответил он.

— Мою?.. Нисколько. Сейчас все так усложнилось и в смысле техники, и в смысле…

— Да при чем здесь техника? — воскликнул Леонид Сергеевич.

Он хотел открыть окошко, но, раздражаясь, давил на ручку не в ту сторону, стекло не опускалось.

— Техника при том, — охотно объяснил Георгий Александрович, — что, чем она сложнее, тем сложнее и человеческие отношения. Это элементарно. И затем сама жизнь наша набирает такие темпы, что буквально не хватает терпения и сил читать очень длинные произведения. Хочется посоветовать автору: «Пожалуйста, покороче! Самую суть давайте, не разводите бодягу!» А уж в смысле языка у вашего Толстого…

— У тебя удивительная манера навязывать человеку свою точку зрения, — перебила его Марина Петровна.

— Если бы люди не навязывали друг другу своих точек зрения, то человечество по сей день ходило бы в звериных шкурах и добывало огонь трением.

— Вечно твои парадоксы, — сказала Марина Петровна.

— Игра ума, — сказал он.

— Вот именно — ума, а чувства — ни на грош!

— Ты, конечно, имеешь в виду мое отношение к тебе? — любезно осведомился он.

— Остановите, пожалуйста, машину, — попросил Леонид Сергеевич.

Он сказал это таким беспокойным тоном, что Георгий Александрович тотчас затормозил, а Марина Петровна испуганно обернулась:

— Что случилось?

— Я должен выйти, — сказал Леонид Сергеевич, дергая запертую дверь.

Перегнувшись через спинку переднего сиденья и все еще не понимая, в чем дело, Марина Петровна открыла машину. Сквозь распахнутую дверцу ветром внесло дождь.

Подхватив свой рюкзак, Леонид Сергеевич, неловко согнувшись и почему-то зажмурившись, хотя на шоссе была непроглядная тьма, выкарабкался на землю. Вероятно, машина остановилась слишком близко к обочине: мокрая земля поползла под ногами, и вместе с ней, цепляясь в темноте за траву, сполз куда-то вниз и Леонид Сергеевич. Канава была неглубокой, но в ней стояла вода, — это он почувствовал, хлебнув туфлями холодную жижу.

— Вы скоро? — нетерпеливо спросила из машины Марина Петровна.

— Счастливого пути! — донесся до нее откуда-то снизу веселый голос Леонида Сергеевича.

Она испуганно посмотрела на мужа и невольно — на свои пакеты, уложенные в углу сиденья.

— Странный тип, — сказала Марина Петровна. — Удивительные люди! Даже «спасибо» не сказал…

Георгий Александрович включил скорость и тронул машину с места.

— До Бугров еще семь километров, — сказал он. — Как он будет добираться в такую погоду?

— А я не понимаю, зачем ему понадобилось вылезать?

— Мы ему надоели.

— Ну, знаешь, это довольно нахально! Остановить машину, воспользоваться любезностью… Хотя я привыкла к неблагодарности.

— Начинается, — сказал Георгий Александрович.

— Гораздо горше, когда неблагодарен близкий тебе человек. Единственное, с чем я никогда не смогу примириться, это с ложью.

Георгий Александрович запел:

— Роют, — поправила его Марина Петровна.

— Раньше рыли, а теперь ищут.

И он снова завел скучным голосом:

Искоса посмотрев на жену, на ее печальное и ожесточенное лицо, он закончил строчку:

А далеко позади, выбравшись из канавы, шел Леонид Сергеевич. Сперва ему были видны задние огни удаляющейся «победы», потом их быстро засосало теменью.

Дождь кончился. Вдоль шоссе стоял черный лес, от него тянуло запахом мокрой сосны. Леонид Сергеевич слышал свои крепкие шаги по асфальту; в ночной тишине они были какие-то особенно значительные.

Он не раскаивался, что вылез из теплой, сухой машины. Ему было невмоготу там.

СНОХА

В электричке они поссорились. Ссора возникла из пустяков, но, как это всегда у них бывало, наворотилось много лишних грубых слов, причина ссоры тотчас же была забыта, а злость осталась. Минут за десять до станции Анатолий сказал:

— Давай, Варька, сделаем, чтоб старики не заметили. А то, честное слово, неловко получается: вечно приезжаем поругавшись…

— Подумаешь, — сказала Варя. — Перед своими давить фасон. Пусть знают. Я не умею лицемерить, как ты.

— При чем тут лицемерие? Может, я просто огорчать их не хочу. Или, может, мне стыдно…

— Стыдно? — она повернула к нему красивое осатанелое лицо. — Тогда надо было жениться на другой. Впрочем, ты еще успеешь.

— Дура, — сказал Анатолий. — Вот дура.

— От такого же и слышу.

И все началось сначала, по второму разу.

День был субботний. Покуда они шли от вокзала к родительскому дому, по дороге попадались знакомые. Шли парни из РТС, кое с кем из них Анатолий и Варя учились когда-то в поселковой школе.

— Алё, Толька! — закричали парни еще издали.

Поравнявшись, они посмотрели годовалую дочку, которую нес Анатолий, стрельнули у него сигарет и пошли своей дорогой.

— Они тебя совершенно не уважают, — сказала Варя.

Он не стал ничего отвечать.

— Вообще, мильтонов мало кто уважает. Хорошо еще, что ты форму не носишь. Стошнить может от вашей формы.

— Зарплату приношу — не тошнит, — сказал Анатолий миролюбиво. — Брось, Варька, ей-богу, надоело…

— Ты не можешь мне запретить высказывать свои мысли.

— Да я не запрещаю. Я прошу.