Домой возврата нет

Здесь не будет попыток судить о достоинствах и недостатках романа «Домой, в наши горы», это не входит в задачи настоящего повествования. Надо только сказать, что то была первая книга молодого автора, этим и объясняется многое в ней, и хорошее и плохое. Как и многие начинающие писатели, Уэббер вложил в свою книгу собственный опыт. И это принесло ему немало неприятностей.

Со временем ему предстояло понять, что, если хочешь написать хоть сколько-нибудь интересную и стоящую книгу, надо черпать материал из самой жизни. Писателю, как и всем прочим, приходится брать то, что ему дано. Он не может пользоваться тем, чего у него нет. Если же он делает такую попытку, — а ее делали многие, — тому, что он напишет, грош цена. Это известно всякому.

Итак, Уэббер писал, опираясь на опыт собственной жизни. Он написал о своем родном городе, о людях, которых там знал, о своей семье. И написал так откровенно, так прямо и правдиво, как редко бывает в книгах. Потому и попал в беду.

Первая книга значит для каждого писателя очень много. Это событие чрезвычайной важности. Возможно, автору кажется, что никогда еще никто не писал ничего подобного. Именно так думал Уэббер. И в каком-то смысле он был прав. Он все еще находился под сильным влиянием Джеймса Джойса, и роман его был в духе «Улисса». Его земляков, чье доброе мнение для него было желанней всех прочих похвал, вместе взятых, книга эта озадачила и ошеломила. «Улисса» они, конечно, не читали. А Уэббер не читал в их душах. Он думал, что понимает их, знает, каковы они, — и ошибался. Он не уразумел, что жить среди людей и написать о них — это далеко не одно и то же.

Когда пишешь, а потом издаешь книгу, немало узнаешь о жизни. Уэббер в своей книге сорвал маску, которую всегда носил его родной город, но когда он писал, он еще не отдавал себе в этом отчета. Вполне он это осознал лишь после того, как книга была напечатана и вышла в свет. Хотел же он только одного: сказать правду о жизни, какою он ее видел. Но едва дело было сделано — гранки прочтены и свершилось непоправимое — листы отпечатаны, как он понял, что правды не сказал. Сказать правду очень непросто. И когда молодой человек делает первую такую попытку, она почти всегда неудачна, ибо из-за тщеславия, самомнения, горячности и уязвленной гордости он неизбежно правду исказит. Роман «Домой, в наши горы» страдал всеми этими недостатками и несовершенствами. Уэббер сам знал это лучше всех задолго до того, как кто-либо из читателей мог бы сказать ему об этом. Создал ли он великую книгу? Временами ему казалось — да, это великая книга, по крайней мере, какое-то величие в ней есть. Он твердо знал, это не вполне правдивая книга. И все же какая-то правда в ней есть. А ведь это-то людей и пугает. Это их приводит в бешенство.

День выхода книги приближался, и теперь Уэббер уже с некоторым страхом ждал, как примут ее в Либия-хилле. После сентябрьской поездки домой ему становилось день ото дня неуютней и тревожней. Он увидел тогда обезумевший от бума город, который едва удерживался на краю пропасти. В глазах всех встречных на улице он читал страх и виноватое предчувствие надвигающейся катастрофы, и, однако, они все еще отказывались признаться в этом даже самим себе. Он знал, они отчаянно цепляются за свои призрачные богатства, существующие лишь на бумаге, а в таком умопомрачении человек не способен взглянуть в лицо действительности, в лицо правде, хотя бы и не полной.

Но даже не знай он об этих особых обстоятельствах, что-то все равно подсказало бы ему, что он попал в переделку. Ибо он был южанин и знал: Юг точит какая-то тайная язва. Есть в южанах нечто запутанное, темное, наболевшее, что не покидает их всю жизнь, — нечто, укоренившееся в их душах, о чем никто еще не решался написать, никто ни разу не заговорил.

Быть может, виной тому давняя война и крушение надежд, вызванное решительным поражением, и его унизительные последствия. А быть может, корни уходят еще глубже: зло рабства, мученье и стыд, которые терзают совесть человека, неудержимо стремящегося к собственности. Быть может, тут повинны и вожделения, которыми одержим жаркий Юг, — их искажают суровые правила, навязанные ханжеским и нетерпимым богословием, но, скрытые, тайные, точно болотные коварные топи, они не знают покоя, исподволь ищут случая тебя поглотить. Однако больше всего виноват, быть может, климат, в котором они живут, само их естество, пища, которой они вскормлены, неведомые страхи, которые рождают в них раскинувшиеся над головой небеса и темный, таинственный сосновый бор, что обступает их со всех сторон и нестерпимой скорбью надрывает душу.

Что бы ни породило эту потаенную боль, она существовала, — и Уэббер это знал.

Но ранен был не один только Юг. Ранена была вся Америка. Всю страну мучила еще более глубокая, опасная и непонятная рана. Что же это такое? Быть может, во всем виноваты продажные чиновники и развращенные правители, насквозь лживая администрация, невероятное множество привилегий и незаконных доходов, безнаказанность преступников и владычество гангстеров, нездоровые, вконец прогнившие формы демократии? Или беда в так называемом пуританстве — громкое, но неопределенное название, бог весть что оно означает? Или безмерная алчность монополий, преступления богатства против самой жизни труженика? Да, все это есть. И день за днем раздается погребальный звон по убитым, газеты зловещими красками расписывают, как всюду, по всей стране убивают, режут мимоходом, без разбору — и передовые статьи лицемерно сокрушаются о падении нравов, а первые полосы смакуют подробности.

Но обнаружить болезнь можно не только по таким вот внешним проявлениям — надо еще заглянуть в самое сердце вины, а оно бьется в каждом из нас, и там-то следует искать корень зла. Нам надо заглянуть вглубь и увидеть собственными глазами самую суть нашего поражения, и позора, и неудачи, которыми мы отравили даже и меньших братьев наших. Но почему же надо смотреть вглубь? Потому что мы должны исследовать нашу общую рану до самого дна. Как людям, как американцам нам не пристало дольше трусливо корчиться в страхе и лгать. Всех нас здесь, в Америке, согревает одно и то же солнце, леденит один и тот же холод, озаряют одни и те же лучи времени и страха — не так ли? Да, так — и, если мы не заглянем вглубь и ничего не увидим, на всех нас ляжет проклятье.

Итак, Джордж Уэббер написал книгу, в которой попытался сказать правду о том небольшом кусочке жизни, который он видел и знал, и удалось ему это лишь отчасти. А теперь он с тревогой ждал — что же подумают о книге его земляки? Прочитают ее, наверно, многие. И, пожалуй, пойдут толки. Возможно даже, кое-кто возмутится, надо быть готовым и к этому… Но когда читатели и вправду возмутились, это настолько превзошло все его опасения, что застигло его врасплох и чуть не сбило с ног. Прежде он хоть и чувствовал, но не испытал на себе, как беззащитны мы у себя в Америке.

То было время, когда на Юге самые известные литературные дамы и господа писали изысканные пустячки о некой милой сказочной Стране изобилия и праздности, или шутливые комедийки о благородных пережитках Старого времени на Юге, или неправдоподобные выдумки о черных негодяях в Чарлстоне, или, если в моде были любовные истории, — забавные и веселенькие пустячки про романтические интрижки наших темнокожих братьев и их коварных любовниц где-нибудь на плантациях. В книгах этих было не больно много правды жизни, да авторы их и не слишком старались понять окружающую действительность. О Стране изобилия и праздности пишут потому, что она достаточно далека и автор ничем не рискует; а если хочешь написать о любовной интрижке или о каком-либо преступлении и наказании, куда безопасней перенести действие в среду черномазых, чем оставить героями людей того типа, среди которых тебе приходится жить.

Роман «Домой, в наши горы» не укладывался во все эти привычные рамки. Да и вообще, кажется, ни в какие рамки не укладывался. Поначалу жители Либия-хилла вовсе не представляли, как его понять. А потом узнали в этой книге себя. И тогда уже взялись за нее всерьез. Роман покупали даже те, кто за всю свою жизнь ни разу не купил книгу. В одном только Либия-хилле раскуплено было две тысячи экземпляров. Роман оглушил людей, потряс и под конец заставил ринуться в драку.