Моя любимая жена

Бекка подошла к двери, остановилась и принялась стаскивать с пальца обручальное кольцо. Оно снялось, хотя и с трудом. Не глядя, Бекка бросила кольцо в глубину спальни. Оно ударилось о стену, отскочило и запрыгало по полу.

Пока они с Беккой не поженились, Билл по своей наивности думал, что, однажды надев обручальное кольцо, люди носят его всю жизнь. Позже он узнал другое. Обручальные кольца терялись, их воровали, ими бросались в порыве гнева. Он узнал, что многие относились к обручальному кольцу как к украшению, которое можно поменять, если надоело прежнее.

Бекка пришла в спальню утром, когда он собирал чемодан. На ней был теплый махровый халат, но ее все равно трясло, будто она сидела в морозильной камере.

— Я тебя очень люблю, — не поднимая головы, сказал Билл. — Ты всегда была моим самым лучшим другом. И ты не заслужила… такого.

Слезы были совсем близко. Билл сжимал зубы, боясь, что его может прорвать.

— Я причинил тебе столько боли. Прости меня, Бекки. Знаю, тебя уже тошнит от этих слов, но я говорю правду.

Бекка села на кровать. Ее глаза совсем распухли. Она поставила босую ступню на край чемодана.

— Как я могу тебя простить, Билл?

— Не знаю. Даже не представляю как.

— По правде говоря, не могу.

Даже после этой ужасной ночи ее лицо оставалось прекрасным.

«А ведь многие ее добивались, — подумал Билл. — Почему же она все-таки выбрала меня?»

— Я не могу тебе доверять, Билл. Даже если мы… как мне теперь тебе верить? И если сохранять этот брак, то уже не ради нас с тобой. Согласен? Ради нашей дочери.

Взглянув на жену, Билл сообразил, к чему она ведет этот разговор и что предлагает. Бекка подняла руку, веля ему не перебивать.

— Ты разрушил наш брак, Билл. Разрушил навсегда.

Рот Бекки скривился, будто все, содеянное Биллом, причиняло ей невыносимую физическую боль.

— Ты все протрахал, — сказала она, вытирая глаза. — Я могу найти лучшего мужа, чем ты. — Она не сказала «возможно» или «вероятно». Она констатировала факт, давая понять, что это вообще не подлежит обсуждению. — Я могу найти лучшего мужчину, чем ты. Я знаю, что могу. Думаешь, ты — единственный? Нет, Билл. Таких, как ты, много. Но…

Бекка нервно засмеялась и вновь спрятала лицо в ладонях.

— Но я не знаю, сумею ли найти лучшего отца для Холли. Понимаешь? Я не уверена, что я найду лучшего отца для своей дочери. Того, кто любил бы ее так, как ты. И того, кого Холли будет любить так же, как тебя. Вот в этом… в этом я сомневаюсь. — Она встряхнула волосами. — Мне стыдно признаваться в этом, но это так.

— Ты имеешь полное право разлюбить меня, — сказал Билл. — Но я умоляю тебя: не делай этого. Умоляю, только не разлюби меня!

— А зачем тебе моя любовь? Если такое случилось, значит, ты пресытился нашими отношениями. Они тебе надоели. Захотелось разнообразия. Я никогда не чувствовала пресыщенности. Не считала, что мы можем друг другу наскучить. Я любила тебя, Билл. Хотела прожить с тобой всю жизнь. Сентиментально, правда? И глупо.

Билл покачал головой.

— В нашей жизни может все так круто поменяться, что у тебя появится новая жена, а у меня — новый муж. Я не говорю о твоей китайской шлюшке. Этот зуд между ног рано или поздно пройдет. Я говорю, что ты можешь жениться на другой женщине, а я — выйти замуж за другого мужчину. И мы будем неплохо жить с новыми супругами. Возможно, даже полюбим их. Но мы всегда будем чувствовать, что это другиесупруги.

Билл взял ее за руку. Бекка сидела, словно в ступоре. Новая, незнакомая ему Бекка.

— Браки начинаются как союз двух любящих сердец, а превращаются… как бы это лучше сказать… в экономическое партнерство, — продолжала Бекка. — Райский шалаш становится местом, где растят детей. Влюбленность проходит, остается семья.

Она стремительно повернулась к нему, словно боясь, что он не уловит смысла ее слов.

— Это не значит, что я разлюбила тебя. Но нашу дочь я люблю по-иному. Намного сильнее. И только поэтому я позволяю тебе остаться. Я полюбила Холли с ее первого вздоха и буду любить до своего последнего вздоха. Только из-за нее я не выгоняю тебя. Возможно, во мне говорит рационализм. Возможно, я становлюсь зрелой женщиной. А может, просто не хочу, чтобы Холли росла без отца. Я была бы рада проучить тебя, Билл. Найти кого-то и заставить тебя испытать все, что испытала я… Скажи, почему ты меня разлюбил? — вдруг спросила она.

— У меня и в мыслях не было разлюбить тебя.

— Общая черта всех мужчин. Вам почему-то кажется, что право выбора есть только у вас.

О чем она говорит? О ком? Бекка не вдавалась в подробности, а Билл не спрашивал. Он откровенно боялся услышать в ответ чье-то имя. Бекка позволила ему остаться. Это уже много. Сейчас это главное.

Он опустил голову. Бекка обняла его, но некрепко. Она дрожала всем телом, хрупкая, словно бокал с иероглифом двойной удачи.

Они лежали и вместе плакали, прощаясь с прежней жизнью.

То, что случилось, — это не ссора и даже не размолвка. Те раны заживали бесследно. Шрам от нынешней ночи останется навсегда, как и память о ней. Смогут ли они жить с этим шрамом? Билл знал: вскоре появятся вопросы. Ужасающие, разрывающие душу вопросы, которые задаешь своему разбитому сердцу. А пока, собираясь будить заспавшуюся Холли, Бекка спросила его только об одном:

— Это кончилось?

Глава 25

Вертолет начал стремительно подниматься, влившись в панораму Гонконга. Гигантским насекомым проплыл он мимо «Бэнк оф Чайна» — рукотворной скалы из стекла и стали. А впереди разворачивалась зубчатка других знаменитых гонконгских небоскребов. Некоторые из них по высоте достигали почти середины пика Виктория. Его зеленую вершину окаймляло ожерелье из жемчужного тумана. Выше тумана, в синеве небес, парили орлы.

В панораме Гонконга не было и примеси сентиментальной тоски по «старым добрым временам». Если величественные здания шанхайского Бунда смотрелись осколком несбывшейся колониальной мечты, в Гонконге всегда присутствовал трезвый практицизм. Город счастливо избежал власти какой-либо идеологии; из всех богов он поклонялся лишь богу денег. Даже сейчас, отойдя под власть континентального Китая, Гонконг все еще оставался для остальных китайских городов недосягаемой мечтой.

Они летели в Макао: Билл, Шейн, Митч, Нэнси, оба немца из «Дойче Монде» и председатель Сунь. Пилот-австралиец скороговоркой произнес по местному радио какое-то сообщение. Вертолет накренил нос, повернул на запад и полетел над акваторией порта. Многочисленные джонки выглядели серыми щепками. Поодаль двигался массивный круизный лайнер. Между Коулунем и Гонконгским островом сновали юркие бело-зеленые паромы.

Вскоре Гонконг остался позади. Внизу не было ничего, кроме простора Южно-Китайского моря и рыбачьих лодок. Такие же лодки плавали здесь и сто, и двести, и пятьсот лет назад. Правда, тогда их видели сверху только птицы. Суденышки то выныривали из тумана, словно корабли-призраки, то снова исчезали.

Желтые восковые затычки для ушей ненамного ослабляли гудение вертолетных моторов. Удивительно, но вскоре шум сделался привычным, и Билл перестал его замечать. Шум избавлял от разговоров, оставляя каждого наедине со своими мыслями.

В последние дни Билл жил одной мыслью. Она будила его среди ночи, и тогда он лежал с открытыми глазами, слушая дыхание спящей Бекки.

«Это кончилось?»

Такой вопрос задала ему Бекка в утро их «примирения». Да, у него с Цзинь-Цзинь все кончилось. Билл знал, что не сможет оставить жену и дочь, зато Бекка могла бросить его при малейшем подозрении.

«Это кончилось?» Внешне этокончилось. Но внутри этопродолжало жить. Билл не мог вытравить из памяти красные фонарики в ночь празднования китайского Нового года, каток в парке, желтую куртку Цзинь-Цзинь и ее улыбающееся, счастливое лицо. Пока он жив, эти воспоминания останутся с ним.