Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь

— Кто?

Адриена, конечно. Он расспрашивал, выходила ли она после обеда из дому, встречалась ли с друзьями…

— А она встречалась?

Бланше задумался:

— Не знаю. У нас за ужином часто собирались гости. Мы тоже бывали на ужинах, на официальных приемах, получали приглашения на коктейли. Адриена ходила гулять с детьми. Вместе с няней водила их в Ботанический сад.

— Ты все это рассказал ему?

— Да.

— Он счел твои сведения исчерпывающими?

— Не совсем.

— А ты сам?

И тут Ален услышал первое нерешительное признание.

— Я тоже…

— Почему?

— Потому что сегодня вечером я расспросил Нана.

Это была их няня, уже вторая или третья. Но все няни получали в доме Бланше имя Нана — так было проще для хозяев.

Сначала она упиралась, отнекивалась, но в конце концов заплакала и призналась, что Адриена редко гуляла с детьми в Ботаническом саду. Приведя их, она куда-то уходила и возвращалась за ними, только когда уже надо было идти домой.

— У женщин всегда находятся дела в городе: портниха, магазины.

Глядя в упор на Алена, Бланше вдруг судорожно глотнул, потом опустил глаза.

— Скажи мне правду.

— Какую правду?

— Ты сам прекрасно знаешь, что это необходимо: так или иначе все раскроется. Произошло убийство. И наша личная жизнь будет выставлена напоказ.

Ален еще не решил, как быть.

— Кроме того, признаюсь тебе, что я не могу…

Не докончив, Бланше поднес платок к глазам. Он держался, сколько мог. Но теперь самообладание отказало ему. Ален из деликатности отвернулся, давая зятю время прийти в себя.

Настал момент нанести роковой удар, но прежде Ален выпил свое виски. Он не любил Бланше, никогда не мог бы его полюбить и все же сейчас почувствовал к нему жалость.

— Что ты хочешь узнать, Ролан?

Впервые, именно в этот вечер, он назвал его по имени.

— Ты не догадываешься? Разве ты… Разве вы с Адриеной…

— Ладно! Положи свой платок в карман. И попытайся хоть раз не смешивать свои чувства со столь драгоценным для тебя понятием собственного достоинства. Будем говорить, как мужчина с мужчиной. Согласен?

— Согласен, — прошептал, глубоко вздохнув, тот.

— Прежде всего, постарайся усвоить, что я тебе ничего не собираюсь вкручивать. Все, что ты сейчас услышишь, — чистая правда, хотя мне и самому бывало порой трудно поверить, что это так. После знакомства с Мур-Мур мне понадобились месяцы, чтобы убедиться, что я ее люблю. Она ходила за мной, как собачонка. Я привык видеть ее всегда рядом с собой. Когда мы на несколько часов расставались, потому что мы ведь оба работали, она всегда находила возможность мне позвонить. Мы вместе спали, и когда мне случалось ночью проснуться, я протягивал руку и чувствовал тепло ее тела.

— Я пришел не для того, чтобы говорить с тобой о Мур-Мур.

— Подожди. Сегодня вечером я словно прозрел. Мне кажется, впервые в жизни я вижу вещи в их истинном свете. В тот год Мур-Мур уехала на каникулы к родителям — дочерний долг.

— Адриена жила тогда уже в Париже?

— Да. Но она интересовала меня не больше, чем какая-нибудь канарейка, которую увидишь, зайдя к знакомым. Мур-Мур уехала всего на месяц, но я уже через неделю места себе не находил. Ночью рука моя натыкалась только на одеяло. В барах, в ресторане я инстинктивно поворачивался направо, чтобы поговорить с Мур-Мур. Это был самый длинный месяц в моей жизни. Я уже готов был позвонить ей, умолять, чтобы она все бросила и вернулась.

Отец Жаклин был профессором филологического факультета в Эксе, на юге Франции. Семья владела небольшой виллой в Бандоле, где и проводила каждое лето.

Ален не рискнул тогда поехать в Бандоль. Он боялся скомпрометировать Жаклин.

— Наконец она вернулась, но я еще ничего не решил. И вот как-то ночью в кабачке на Левом берегу мы сидели в компании с друзьями, и я у нее спросил, выйдет ли она за меня замуж. Так мы и поженились.

— Но это ничего не объясняет…

— Наоборот, этим-то все и объясняется. Я не знаю, что люди называют любовью, но у нас дело обстояло именно так. В иные дни нам приходилось класть зубы на полку. Не всегда, разумеется. Бывали у нас и пиршества. Но бывали и посты. Если ей, скажем, не удавалось пристроить статью. Я тогда еще не помышлял о журнале. Что касается Адриены, она жила у себя, в своей комнате и прилежно занималась.

— Вы брали ее с собой, когда отправлялись в театр или кафе?

— Время от времени. Нам больше нравилось быть вдвоем. Возможно, и она не искала нашего общества. Она любила сидеть, забившись в уголок, и смотреть в одну точку.

— И все-таки…

— Да. И все-таки это произошло. Глупо. Случайно. Я даже затрудняюсь сказать, кто из нас сделал первый шаг. Я был мужем ее сестры. Иначе говоря, на меня имела право только ее сестра — больше никто.

— Ты ее любил?

— Нет.

— Ты циник, — злобно бросил Бланше.

— Оставь. Я ведь тебя предупредил — разговор будет мужской. Ей так захотелось. Не отрицаю, быть может, хотел этого и я. Любопытства ради: что скрывается за ее бесстрастным лицом.

— А теперь ты знаешь?

— Нет… Да… Думаю, что она просто скучала…

— Настолько, что в течение почти семи лет…

— Но мы встречались не часто, время от времени.

— Что ты называешь время от времени?

— Примерно раз в неделю.

— Где?

— Какое это имеет значение?

— Для меня имеет.

— Если тебе так необходимо представить себе все подробности, тем хуже для тебя. В одном доме на улице Лоншан. Там сдаются однокомнатные меблированные квартиры.

— Но ведь это отвратительное место!

— Не мог же я отправиться с ней на Вандомскую площадь.

На Вандомской площади помещался роскошный особняк Французского банка, где служил Бланше.

— А некоторое время спустя она у подруги познакомилась с тобой, Ролан. Ты стал за ней ухаживать.

— Значит, она тебе решительно все рассказывала?

— Думаю, что да.

— Может быть, она даже с тобой советовалась?

— Может быть.

— Ну и сволочь же ты!

— Знаю. Но в таком случае нас на земном шаре миллионы. Потом она вышла за тебя замуж.

— Вы продолжали встречаться?

— Гораздо реже.

— Почему?

— Она стала хозяйкой дома. Потом забеременела.

— От кого?

— От тебя, не бойся. Я принимал все меры предосторожности.

— И на том спасибо!

— Дай мне договорить. Мур-Мур я об этом никогда не заикался. А я довольно часто рассказывал ей о своих похождениях.

— Так у тебя одновременно были еще и другие?

— Я, слава богу, не высокопоставленное должностное лицо, и мне не нужно дрожать за безупречную репутацию. Когда мне нравится девушка…

— Ты ложишься с ней в постель, а потом бежишь и рассказываешь об этом жене.

— А почему бы нет?

— И после этого ты утверждаешь, что вы друг друга любите!

— Ничего подобного я не утверждал. Я только сказал, что когда Мур-Мур не было рядом, мне ее не хватало.

— Моей жены тебе тоже не хватало?

— Нет. Это вошло в привычку. Может быть, каждый из нас боялся порвать, чтобы не огорчить другого. И все же этот момент настал. Около года назад, за два дня до Рождества, двадцать третьего декабря.

— Благодарю за точность!

— Спешу добавить, что в этот день между нами ничего не было. Мы только распили бутылку шампанского.

— И больше вы не встречались?

— У вас или у нас, в театре…

— А наедине?

— Нет.

— Поклянись!

— Если ты настаиваешь — пожалуйста, хоть я и не понимаю смысла этого слова.

Лицо Бланше постепенно наливалось краской, стало багровым, и от этого вся его фигура словно распухла, сделалась еще более рыхлой. А в общем-то все Бланше скрывали свою рыхлость под хорошо сшитой одеждой.

— Как ты объясняешь…

— Ты уверен, что не хочешь выпить?

— Теперь — да, налей мне немного.

Бланше поднялся и встал посреди комнаты, похожий на огромное привидение.

— Возьми.

— Все это откроется, не так ли?