Плакучее дерево

— У меня в голове как будто играет радио. Я слышу каждую ноту, даже не думая про нее. Она просто постоянно звучит у меня в мозгу, чтобы мне было не так одиноко.

Затем, крепко сжав руки, они поведала ему про свою переписку с Дэниэлом Роббином, про то, что подвигло ее на этот шаг и к чему в конечном итоге привело.

Она остановилась и вытащила кое-какие сорняки. В некоторых местах сорная трава выросла поверх темно-зеленого мха. Она наклонилась, чтобы рассмотреть его ближе.

— Дэниэл мертв, сынок. Мне сказали, что ему не было больно. Он просто уснул. — Тыльной стороной ладони она вытерла нос. — Теперь мне понятно, почему ты считал, что ты не такой, как все. И все, что я могу тебе сказать, — прости меня, сынок.

Ирен прикусила нижнюю губу и покачала головой. Всю свою жизнь она только и делала, что качала головой. В ее жизни происходили вещи, которым было страшно посмотреть в лицо, а она все качала головой.

— Прости меня, что ты не смог мне сказать. Прости меня за то, что этот мир и я сама не смогли бы принять и понять тебя, даже если бы ты сказал. Это несправедливо. Как несправедливо и то, что сделал твой отец. Но он тоже просит у тебя прощения, Шэп, и я хочу, чтобы ты это знал. Он по-своему любил тебя. Возможно, не так, как следовало бы. Но ты должен понять, что он желал тебе только добра.

По ее щеке скатилась слеза и упала на мох надгробия. Мох в этом месте тотчас сделался ярко-зеленым. Ирен протянула руку и потрогала его, удивившись про себя, как мало ему надо, чтобы вернуться к жизни.

— Мы все совершили ошибки, сынок. Все до единого. И все заплатили за них. Так или иначе, но заплатили.

Она подняла с земли камень и покатала его в руках, затем поднесла к губам и вновь положила на землю.

— Прости меня, что ты долго был здесь один. Но теперь все будет по-другому, Шэп. Тебе никогда не будет одиноко, никогда, обещаю тебе.

Она посидела рядом с могилой еще какое-то время, в тени других надгробий, чьи тени указывали на восток, к горам. Затем взяла шляпу, которую ей подарила Дорис, сделала из нее подушку, прислонила ее к надгробию Шэпа, прильнула к ней щекой и закрыла глаза.

Они ехали дальше. Вскоре скалы сменились невысокими деревьями и кустарниками. Мейсон указал на кряж, на котором тут и там виднелись бревенчатые домики.

— Летние домики, — пояснил он. — Много людей из долины покупают их тут. Я и сам думал приобрести такой же. Не здесь, правда, а где-нибудь возле реки Метолиус.

Блисс нахмурилась. Жизнь начальника тюрьмы была распланированной и размеренной. Работа, дом, мечты. Она попыталась извиниться за то, что они с матерью внесли во все это беспорядок, но он и слышать ничего не хотел. Поэтому она решила компенсировать это помощью. У нее есть пара знакомых в Техасе, которые могли бы найти ему работу. Но и от этого он отказался, заверив ее, что рад возможности самому двигаться дальше.

Ландшафт сменился заборами из колючей проволоки, за которыми паслись тощие черно-белые коровы. В этот момент он поведал ей о Роббине и птице, которую тот увидел, в тот день, когда Мейсон вручил ему смертный приговор.

— Я повернулся, чтобы тоже ее увидеть. До сих пор не могу поверить, что сделал это. Мне еще тогда стоило догадаться, что пришло время оставить эту работу.

— Не понимаю.

— Это было глупо. Не стоило поворачиваться. По крайней мере, в моем деле этого делать не стоит. В вашем, думаю, тоже.

Блисс пожала плечами:

— Вы доверяли ему, и что с того? В этом нет ничего странного.

— Для меня странно.

Мейсон ступил на траву и прошел мимо трейлера с флоридским номерным знаком. Он обернулся и посмотрел на Блисс:

— Помните, что сказали в первый день, придя в мой офис?

— Ну, я точно была не слишком учтива.

Он посмотрел на нее, и этот взгляд, казалось, поглотил ее, хотя их разделяло несколько метров. С того момента, когда, исполненная праведного гнева и уверенности в себе, она вошла в его офис, прошла всего лишь неделя. Сейчас она уже не была уверена ни в чем, кроме усиливающегося чувства защищенности, охватывающего ее рядом с этим человеком. Ее губы расплылись в улыбке, и он кивнул.

— Ты была как пистолет, который целится предельно точно. — Он положил руку на рычаг коробки передач и крепко сжал пальцы, словно в его ладони лежал мяч. — Ты сказала, что у нас всех есть причины поступить именно так, а не иначе. У нас у каждого своя история.

Блисс кивнула и посмотрела в окно. Он же тем временем рассказал ей свою историю. Где-то в середине рассказа, когда стало ясно, что Мейсону никогда не победить брата, она положила на его руку свою. Он рассказал ей, как брат его избивал, как столкнул в озеро, как полоснул по шее самодельным ножом.

— Я бы убил собственного брата. Честное слово, я бы прикончил его и был бы там, где он сейчас. Он просто оказался проворней.

Мейсон рассказал Блисс, как Тьюлейн отнял у него нож, что он сделал с родным братом в темноте классной комнаты, а потом поведал ей о матери.

— Я винил ее. Винил ее, говорил, что никогда не прощу… кстати, это были мои последние слова, какие я ей сказал.

Блисс попросила его остановиться.

«У нас всех есть причины поступить именно так, а не иначе», — сказала она тогда у него в офисе. Тогда ей показалось, что она может легко представить себе историю Тэба Мейсона. Наверное, так оно и было бы. Потому что она слышала истории и пострашнее. Всегда найдется история пострашнее.

Однако редко кто-то имел в себе мужество вернуться и посмотреть собственной истории в лицо, во всей ее неприглядной правде. Неожиданно она представила себе Дэниэла, свою мать, Шэпа, Тэба Мейсона и даже собственного отца как побеги плюща, которые тянутся вверх, рано или поздно обреченные переплестись между собой. Она увидела вещи, которые Тэб Мейсон совершил по отношению к своей матери и Роббину, не как дар, а как удивительные эволюционные шаги, предначертанные всем ходом жизни и которые невозможно отрицать.

Нэт привалился к окну междугородного автобуса, который катил на юг по 96-й автостраде мимо желтоватых гор, мимо пастбищ, вдоль которых протянулись ирригационные трубы. В этот район страны пришли деньги, подумал он, когда они проскочили щит с рекламой какого-то бара в Блейне, а потом другой, рекламирующий казино на территории индейской резервации.

— Терпеть не могу эти заведения, — произнес мужчина впереди него своей соседке.

— Я знаю.

— Всякие там казино…

— Угу…

Мужчина громко фыркнул.

— Знаешь, — сказала женщина, — почитай лучше книжку или газету, если ты захватил их с собой, так время пройдет незаметнее.

— Незаметнее оно пройдет тогда, если мы не будем через день шастать по этим заведениям, — фыркнул мужчина.

Женщина вздохнула, а вслед за ней и Нэт. Он без особого труда представил себя стариком, одиноким и усталым от жизни. Он рукавом вытер нос и посмотрел себе на колени. Там, сложенная пополам и весившая, как ему казалось, минимум тысячу фунтов, лежала утренняя газета. Он купил ее в аэропорту, развернул и начал читать, пока сидел в ожидании автобуса. Впрочем, долго читать не смог. Он поднялся, вышел на холод и сырость промозглого дня и прислонился к стене аэровокзала, чувствуя, как все его тело сотрясает дрожь.

Сейчас, уже в автобусе, он попытался унять дрожь, развернул газету, пробежал глазами заготовки — «Роббин скончался от летальной инъекции», затем откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза.

Тогда в сарае он лишь в самый последний момент удержался от того, чтобы не свести счеты с жизнью. Вернее, помешали обстоятельства. В сарай вошел Джефф и велел ему опустить пистолет.

Нэт поднял взгляд и вновь посмотрел в окно. До Блейна еще восемьдесят миль. К тому времени, когда он туда приедет, будет совсем темно. Впрочем, это не важно. Он может пройти и по темной дороге. Собственно, он только тем и занимался, что ходил по темным дорогам уже долгие годы. Главное — дойти до того хребта, а там он решит, что ему делать дальше.