Свои

— А как ты изучала венгерский? По каким-то специальным методикам?

— Старым казачьим способом. Я понимала: чтобы за три месяца заговорить по-венгерски, нужен непрерывный тренинг. Посольских венгров я отвергла сразу, их всех пасет КГБ, меня познакомили с одним из менеджеров по продаже автобусов «Икарус». И я с ним говорила только по-венгерски.

— Ты с ним спала?

— Конечно. Мне бы не хватило никаких денег, чтобы платить ему за такую стажировку.

— И сейчас спишь?

— Он теперь в Южной Америке.

На следующий день, прежде чем отвезти домой, я дал ей пятьсот рублей, ее зарплату научного сотрудника, кандидата наук за два месяца.

— Я хочу тебе дать денег, — сказал я. — Тебе они нужнее, чем мне. К тому же я недавно получил постановочные.

— Спасибо, — сказала она. — Я буду об этом помнить. Даже если мы с тобой не будем спать, ты можешь рассчитывать на мою помощь. Хотя ты, похоже, из тех, кто или себя убьет, или другого, но помощи не попросит.

— Как определяешь?

— У меня есть одна очень умная подруга. Я тебя с ней познакомлю. Она говорит, что характер мужчины лучше всего определяется в постели. А ты в постели немного зверь.

— Это достоинство или недостаток?

— И достоинство, и недостаток.

Может быть, потому что я ничего не делал — закончив одну работу, я еще не приступил к следующей, — но я хотел ее видеть, говорить с нею, спать рядом с нею. Я заезжал за нею в институт, увозил к себе, а потом отвозил домой.

— Я хочу познакомиться с твоими родителями и детьми, — сказал я.

Она молчала. Я понял, что она не хочет меня представлять отцу и матери и не хочет знакомить с детьми, — о том, чего она хотела, она говорила сразу, даже если ее и не спрашивали.

— Как-нибудь, — сказала она наконец.

— Почему?

— Ты начнешь меня жалеть.

— Что в этом плохого? В России очень часто вместо «любить» говорят «жалеть». Это почти синонимы.

— Не думаю. Когда мужчина видит у женщины одни сплошные проблемы, которые надо решать сегодня, завтра и через десять лет, он начинает жалеть и думать, как бы избавить себя от этих проблем. Так вот, я молодая, обаятельная, сексуально привлекательная, умная, образованная. У меня нет детей. Нет старых родителей, нет жилищных проблем. Ты мне очень нравишься, но я не хочу выходить замуж. Да и тебе ни к чему на мне жениться, потому что через семь лет я могу стать бабушкой — моей дочери одиннадцать лет, а если ты сегодня или завтра какой-нибудь женщине заделаешь ребенка, то через семь лет, вернее, через восемь — надо девять месяцев, чтобы его выносить и родить, — этот ребенок только пойдет в школу, ты будешь молодым отцом, а я — бабушкой. Я не буду тебя знакомить ни со своими родителями, ни со своими детьми. Вопрос закрыт.

— Я не люблю, когда мне отказывают.

— Вопрос закрыт.

— Я даже не могу возражать?

— Не можешь. Я тебе не возражаю.

Я не звонил ей неделю. И она мне не звонила. Я позвонил пани Скуратовской и получил приглашение. Пани была нежной, и в какие-то минуты я подумал: а зачем искать от добра добра? Мы поженимся, пани родит мне сына, мы объединим квартиры. Я буду ее снимать в каждом своем фильме. И мне стало грустно от такой определенности. Утром я уехал от нее, так и не сделав предложения.

Я входил в квартиру, когда услышал телефонный звонок. Звонил Большой Иван.

— Я выезжаю из Шереметьева, у меня десять бутылок пива «Миллер». Усидим, а?

— Заезжай, — разрешил я, зная, что Большой Иван «средь бела дня», как сказала бы моя мать, не будет пить пиво, он что-то хотел решить, а для этого решения был необходим я.

К пиву Большой Иван привез несколько банок маслин и кусок соленой горбуши.

— Есть предложение, — сказал он. — Армия хотела бы снять документальный фильм о Варшавском Договоре.

— Который скоро развалится, — отметил я.

— Мы тоже так считаем. Твой фильм должен убедить генералов, что перемены неизбежны…

Я уже научился выслушивать. И когда мне делали предложение, и когда просто рассказывали, я молчал, давая возможность собеседнику выговориться и раскрыться.

И вдруг я понял, почему не откажусь от этого предложения.

— Я соглашусь, если в съемочную группу будет включен переводчик, который знает польский, болгарский, словацкий, венгерский и немецкий языки. Это не несколько переводчиков, а один.

— Милка, что ли? — спросил Большой Иван.

— За мною приглядывают? — спросил я.

— Я недавно встретил пани Скуратовскую, она сказала, что ты спишь с какой-то переводчицей. А когда ты стал перечислять языки, то венгерским в кино владеет только Милка. Я угадал?

— Угадал.

— Будут сложности.

— В чем?

— Уже несколько лет, как она подала заявление об эмиграции в Израиль.

— Она мне очень нравится, и, может быть, я смогу ее переубедить, и она заберет свое заявление.

— Ладно. Я попробую. Оператора и звукооператора мы тебе дадим. Осветителями тебя обеспечат на месте. Сегодня при министерствах обороны в каждой национальной армии есть свои киностудии. Сценария фильма нет, но есть план. — Большой Иван достал тоненькую папку и положил на стол. И я понял, что вопрос с переводчиком будет решен. Наверное, мне вначале откажут, а если я буду настойчив, то согласятся.

На следующий день мне позвонила она:

— Надо срочно встретиться.

— На этой неделе не получится.

— Я тебя умоляю!

И я понял, что ей очень хочется поехать в Европу.

— Я простужен и не выхожу из дома.

— Я беру такси и еду к тебе.

Через полчаса она вошла в мою квартиру, пытаясь сразу начать разговор.

— В ванную, — сказал я.

— Вначале поговорим.

— Потом поговорим.

— Идиот!

В ванной она пела какую-то песню. Так я узнал, что у нее абсолютно нет слуха.

Не надев далее моего халата, она бросилась в уже расстеленную постель, но не удержалась и сообщила:

— Они хотят взять с меня подписку.

— Потом.

— Я не хочу давать подписку о неразглашении того, что я услышу в поездке по национальным армиям.

— Что ты знаешь сегодня о национальных армиях Варшавского Договора?

— Ничего.

— И нормально живешь без этого.

— Скромно живу. Если бы чего знала, наверное, и платили бы больше.

— За знания тебе и заплатят. Условие-то детское. Что узнаешь, надо будет забыть. Это как у детей. Узнал на улице матерные выражения — забудь их.

— А если я захочу эмигрировать в Израиль, а дала подписку, то меня не выпустят.

— Вот это серьезно. Об этом я должен знать в первую очередь.

— А почему в первую?

— Потому что, если я решу жениться на тебе, я должен быть уверенным, что ты не уедешь в Израиль или в Америку.

— А в Жмеринку можно?

— В Жмеринку можно.

— Ну, спасибо.

— Я жду ответа на поставленный вопрос.

— Может быть, я и эмигрирую. Но у меня есть нежелательные отклонения для еврейки. Я люблю русских мужчин. И первый муж у меня был русский. И второй.

— Ты дважды была замужем?

— Второй раз неофициально. Вернее, я хотела выйти замуж и даже считала его своим мужем, а он, подлец, ушел к другой.

— К русской?

— К армянке.

— У него, наверное, тоже аномалия. Ему нравятся армянские женщины.

— Что мне делать?

— Собирайся в поездку.

— А поездка сразу по всем странам?

— Нет. В одну страну. Возвращение. Проявка пленки. Черновой отбор — и следующая страна. Сейчас меняют в каждую страну по пятьсот рублей. Учитывая, что цены в этих странах раза в два ниже, чем наши спекулянтские, есть возможность решить ряд бытовых проблем.

— Когда мне предложили, я об этом в первую очередь и подумала.

— А разве не о музеях, картинных галереях Европы, возможностях отшлифовать свой разговорный?

— Я нормальная советская женщина. И, несмотря на свой высокий интеллектуальный уровень, в первую очередь все-таки думаю о тряпках.

Я думал совсем о другом.

МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ

Сегодня, много лет спустя, когда мне уже не надо ни объясняться, ни оправдываться, я могу говорить почти честно, почему я согласился снимать фильм о Варшавском Договоре. Меня купили, а я хотел продаться. Многие были куплены, потому что многие хотели продаться. Я хотел, чтобы она была рядом со мною утром, днем, ночью. Еще я хотел ходить по магазинам и покупать хорошую обувь, хорошие кухонные ножи, хорошие полотенца. В моей стране уже почти ничего не было. Почему-то вдруг пропало мыло. Всё сразу. Или исчезли сигареты и папиросы. Курильщики перекрывали улицы, требуя табака. В винных магазинах стояли очереди за водкой. Карточек еще не было, но были талоны и карты москвича. Немосквичи вообще ничего не могли купить.