Всадник с улицы Сент-Урбан

— Их сезон настал, — проговорил он, осклабясь. — Вы ж понимаете!

— Что значит — их сезон?

— Ну, вдруг — бабах! — зима. Погода жуткая. Работы нет. И надо как-то обеспечить себя хлебом и кровом на ближайшие месяцы. Вот они и прут гуртом в участок, признаются в квартирной краже, надеясь, что заботу о них до весны возьмет на себя государство.

— Постойте, сержант. Не исключено, что я ошибся! Вдруг он и впрямь что-нибудь стащил! Какую-нибудь мелочь, — решился пойти на хитрость Джейк.

Сержант стоял с непроницаемым видом.

— Может быть, вы зайдете? Я сбегаю наверх, проверю там.

Однако, по мнению Нэнси, для Тома Джейк ничего уже сделать не мог. Джейк не поверил, кинулся вниз опять к сержанту.

— Послушайте, начальник, — заговорил он, лучезарно улыбаясь. — Вы не могли бы просветить меня насчет законов?

— Я постараюсь, сэр.

— Сколько этому старику надо стащить, чтобы он получил три месяца?

— Если у вас что-то пропало, вы должны подать официальное заявление, — ответил тот, вынув блокнотик.

— Гм, — проговорил Джейк, отступив.

— Это ваш долг.

— Долг? Старому хрычу спать негде! Вы что, хотите, чтобы он замерз под забором?

— Это, сэр, вряд ли входит в мою компетенцию.

— А что же тогда в нее входит? — вдруг разъярился Джейк. — Разгонять демонстрации? Избивать выходцев из Вест-Индии?

— Успокойтесь.

На верхнюю площадку лестницы в ужасе выбежала Нэнси.

— Вот она — справедливость по-британски! — бесновался Джейк.

— А вы, стало быть, американец? — озадаченно осведомился сержант.

— Нет. Я канадец. Как ваша фамилия? — потребовал Джейк.

Тот назвался.

— Хо-хо, — развеселился Джейк. — Ха-ха! — Он фыркал и потирал руки, поглядывая на застывшую в ужасе Нэнси. — Ну, тогда да, тогда конечно! Все понятно!

— Что вам понятно? — в недоумении нахмурился сержант.

— Да все. Только вот имени я вашего не уловил.

— Майкл. Майкл Хор [280].

Много часов Джейк, устыдясь, просидел в своем чердачном убежище, прежде чем выйти на свет божий.

— Я знаешь, что вдруг подумал, — каясь, говорил он потом Нэнси. — Мы все со временем становимся в точности как наши отцы. Люк вступил в Клуб Гаррика [281], а я впадаю в идиотизм. Как я мог такое отчубучить?

Собрав фотографические причиндалы и прикинув, Гарри решился: какого черта, раз в жизни можно позволить себе такси! Проголосовал и дал шоферу адрес Академии изобразительных искусств в Фулэме.

Боже, какой паноптикум, дивился он, спускаясь с видом еще более заносчивым, чем обычно, в полуподвал, где слонялись другие ожидающие. Нынче, стало быть, сплошь отставники. Отставники и жители дальних окраин. Нагруженные камерами, экспонометрами, треногами, а некоторые даже с реквизитом для девицы.

В конце концов, к ним соизволил выйти ассистент профессора, корпулентный добродушного вида мерин.

— Привет, привет, привет. Модель, которую мы, невзирая на расходы, хотим вам сегодня представить, это мисс Анджела; ее сам Харрисон Маркс [282]снимал, и даже не раз. Девяносто девять — пятьдесят восемь — девяносто семь. Да, дорогие мои, девяносто девять! Так-то вот! Назад немножко сдайте, а то совсем места ей не оставили. Ждем от вас интересных идей. Анджела согласна сниматься в динамике, но… но с условием. Вы меня поняли, ребятки? Не фамильярничать! Так сказал ее молодой человек, а с ним я бы вам не советовал связываться. Ну, все усвоили, противные мальчишки?

Мисс Анджела, наряженная в прозрачный голубенький халатик, кружевной пояс с резинками и черные чулочки, вплыла в студию, села на табурет и обвела собравшихся мужчин безразличным взглядом. От сигарет отказывалась, попытки завязать разговор пресекала. Только Гарри удостоила легкого кивка.

— Ну что, как сладостная жизнь фотомодели? — спросил Гарри.

— Все чудненько. Живем себе. Спасибо.

Профессор в синем берете и шейном платке, черной бархатной рубашке, джинсах «ливайс» и сандалетах запрыгнул на сцену, чтобы предварить практические занятия лекцией с показом слайдов. Когда ассистент притушил свет и навел на экран первый слайд, профессор начал:

— Вот здесь мы видим, как вследствие устремленности тела вперед у модели напряглись мышцы, что и создает впечатление непреоборимого порыва. Следующий слайд, пожалуйста… Ах, это Стелла. Вот здесь опять можно видеть, как, стоит девушке выгнуть спину, мышцы начинают подтягивать полные груди вверх, что усиливает впечатление величавости и достоинства. А в данном случае ясно видно также и то, что основные линии, образующие контур тела, сходясь к центральной затененной области, обеспечивают хрупкий баланс между центробежными и центростремительными силами. Этот баланс визуально проявляется во взаимном равновесии пересекающих друг друга неправильных треугольников, которые, в свою очередь, подчеркивают угловатую легкость фигуры.

Окончание своей речи профессор адресовал, по-видимому, тем, кто посетил академию впервые, потому что в который раз поведал публике о своих трудностях и невзгодах, как прошлых, так и нынешних, о битвах с цензурой и о том, что за творческую свободу приходится платить постоянной тревогой и готовностью ко всему. Сообщил, что миром правит глупость и ханжество: ну в самом деле, о чем может идти речь, когда любой, в любом месте Британии может зайти на почту, оформить денежный перевод и выписать из свободной Дании все, что угодно, тогда как британские фотографы, в том числе и лауреаты всевозможных премий (такие, как он сам, например), лишены права конкурировать с зарубежными даже на местном рынке, не говоря уже об участии в экспорте, которое, между прочим, было бы очень в русле нынешней кампании «Поддержи Британию» [283]. Сообщив, что он автор книги, подписанные экземпляры которой можно купить в фойе за пять гиней, профессор продолжил:

— Подобно художникам прошлого, которые с незапамятных времен заметили, что изображение неприкрытой наготы является идеальным поводом для стереографии (то есть изображения рельефа и объема), нынешний мастер художественного фото смотрит на обнаженную натуру как на предмет, единственно заслуживающий рассмотрения на пути правильного раскрытия темы объема и игры светотени на телах сложной и неправильной формы.

Затем мужчины устремились вперед, таща за собой камеры, треноги и реквизит, и после короткой потасовки выстроились в очередь, тогда как мисс Анджела, сойдя с высокого табурета, встала под софиты.

— Будьте так добры, возьмите эту палку. Спасибо. Теперь замахнитесь ею.

Щелк.

— И еще раз.

Щелк.

— Ну, и еще разочек. Вы просто чудо!

Потом вперед выступает следующий, приседает, наводя камеру.

— Высуньте язычок. Потрепещите им.

Щелк.

— Да-да, вот так. Просто чудо.

Щелк.

— А нельзя ли халатик приспустить? И наклониться чуть вперед. Супер!

Щелк.

— Да. Вот так.

И еще один:

— Сделайте развратный взгляд. Еще развратнее. Смотрите так, будто я предложил вам нечто абсолютно непристойное. Вы просто прелесть. Чудесно.

Наконец, пришла очередь Гарри.

— У двух парней передо мной в аппаратах и пленки-то не было!

В ответ Анджела понимающе хихикнула, вытянула вперед руки, и Гарри надел на них наручники, после чего она стряхнула халатик на пол.

— Принять испуганный вид, да, солнышко?

— Да, ты вне себя, ты в жутком страхе, потому что… — тут Гарри к ней наклонился и зашептал на ухо, демонстрируя тем самым одну из своих особых привилегий, — потому что к тебе тянется кровавая рука Невилла Хиса! Или, если хочешь, Яна Брейди [284].

— У-у-у! — изобразив дрожь в голосе, протянула она.