Чапаев и пустота

каждый раз он рассыпается на части, но потом все происходит снова… Готика… Но теперь я понимаю, в чем дело.

– У вас вообще интригующий бред, – сказала Анна. – Вчера вы полдня вспоминали какую-то Марию, в которую попал снаряд. Правда, довольно бессвязная история – я так и не поняла, кем вам приходится эта девушка. Вы, видимо, встретили ее на дорогах войны?

– Никогда не знал никакой Марии. Если, конечно, не считать одного недавнего кошмара…

– Успокойтесь, – сказала Анна, – я не собираюсь вас к ней ревновать.

– Очень жаль, – ответил я, сел и свесил ноги на пол. – Пожалуйста, не принимайте за эпатаж то, что я беседую с вами в одном белье.

– Вам нельзя вставать.

– Но я прекрасно себя чувствую, – ответил я. – Я бы хотел принять душ и одеться.

– Не может быть и речи.

– Анна, – сказал я, – раз я командую эскадроном, у меня должен быть денщик.

– Разумеется, он у вас есть.

– Пока мы тут с вами говорим, он, вероятно, опять напился, как свинья. Не могли бы вы прислать его сюда? И еще – где находится Чапаев?

Самое интересное, что мой денщик (это был молчаливый желтоволосый детина с длинным туловищем и короткими кривыми ногами кавалериста – несуразное сочетание, делавшее его похожим на перевернутые клещи) действительно оказался пьян. Он принес мне одежду – серо-зеленый китель без погон (зато с нашивкой за ранение на рукаве), синие галифе с двойным красным лампасом и пару отличных коротких сапог из мягкой кожи. Кроме этого, на кровать были брошены косматая черная папаха, шашка с гравировкой «Петру Пустоте за доблесть», кобура с браунингом и саквояж фон Эрнена, при виде которого мне чуть не сделалось дурно.

Ничего из его содержимого не пропало, только кокаину в банке было поменьше. Кроме того, я обнаружил в саквояже маленький бинокль и записную книжку, на треть исписанную, без всяких сомнений, моей рукой. Большая часть заметок была мне совершенно непонятна – они касались лошадей, сена и людей, чьи имена мне ничего не говорили. Но, кроме этого, мне попались на глаза несколько фраз, весьма похожих на те, что я имею обыкновение записывать:

«Христианство и др. религ. можно рассматривать как совокупность разноудаленных объектов, излуч. опред. энерг. Как ослепительно сияет фигура распятого Бога! И как глупо называть хр. примитивной системой! Если вдуматься, в революцию Россию вверг не Распутин, а его убийство».

И еще, двумя страницами ниже:

«В жизни все „успехи“ нужно соотносить с тем интервалом времени, на котором они достигаются; если этот интервал чрезмерно долог, то большинство достижений оказываются обессмысленными в большей или меньшей степени; любое из достижений (во всяком случае, практических) оказывается равным нулю, если отнести его к длине всей жизни, потому что после смерти не имеет значения ничего. Не забыть про надпись на потолке».

Про надпись на потолке я, похоже, безвозвратно забыл. Были времена, когда я изводил по книжке в месяц на такие заметки, и каждая из них казалась полной смысла и имеющей значение,