Детство Понтия Пилата. Трудный вторник

Что тебе, Лонгин?… Я ведь сказал Периклу, что все свои дела я отложил до завтра и никого не принимаю… Или ты думаешь, что если человек остановился посреди лестницы и задумался, то он совершенно ничем не занят, и можно приставать к нему с дурацкими вопросами!.. Я же сказал: все дела отложил! Значит, никуда не выйду из дворца… Вечером тем более!.. Отдыхай. И меня, Градива ради, оставь в покое!

Первая долина. Краннон

XI. На следующее утро, когда я явился к дому Рыбака, взгляд у гельвета снова был фиолетовым и хищным. Клюнув меня этим взглядом в лоб, Рыбак велел мне следовать за собой.

Мы пошли через деревню, но не к озеру, а в направлении буковой рощи. С этой стороны деревня была огорожена деревянным тыном, а в тыне была калитка.

Остановившись перед ней, Рыбак сначала ощупал мне лицо своими потемневшими глазами, а затем как бы ущипнул меня за горло острым и цепким взглядом и почему-то сердито сказал:

«Думаю, несложно тебя будет вылечить. Представлю тебя солнечному Гранну».

Потом, указав на калитку, сказал:

«Это – первые ворота. За ними – долина знакомств и представлений. Я буду представлять тебя краннону».

Я напрягся и затаил дыхание, чтобы, не заикаясь, спросить, кто такой или что такое краннон. Но Рыбак, словно читая мои мысли, сердито тряхнул головой и скомандовал:

«Не смей! Не задавай глупых вопросов!»

Мы прошли через узкую калитку и по тропинке, огибавшей буковую рощу, стали подниматься в гору.

Пока мы шли, Рыбак несколько раз заговаривал со мной, что-то объясняя мне и растолковывая. Но делал он это на непонятном мне галльском языке. А на латыни сказал всего одну фразу:

«Для тех, кто идет к силе, есть много ворот. Но первые ворота мы уже прошли и теперь идем по первой долине. Неужели непонятно?»

Я на всякий случай кивнул.

(2) Обогнув буковую рощу, мы вышли на поле, на котором гельветы выращивали просо.

Рыбак шел впереди и шагал очень быстро, хотя, казалось бы, не прилагал к этому ни малейших усилий. Я с трудом за ним поспевал.

Два раза Рыбак останавливался и сердито говорил:

«Куда так несешься?! Иди за мной медленно и осторожно».

После чего еще быстрее припускал по тропинке, так что мне приходилось чуть ли не бежать за ним.

(Кого-то он мне опять напоминает. А тебе, Луций?)

Когда же миновали просяное поле и стали подниматься на второй холм, Рыбак вдруг вскрикнул, остановился и резко обернулся ко мне. Глаза у него теперь стали зелеными, лицо посерело, брови опустились к глазам, а верхняя губа раздвоилась.

«Что ты делаешь?!» – испуганно прошептал гельвет.

(Я знаешь, о чем попрошу тебя, Луций? Чтобы мне не описывать эти частые и мгновенные изменения во внешности Рыбака, давай сделаем так: я буду отмечать только его «хищное» или «детское» состояние. А ты сам представляй себе, какого цвета были у него глаза, что происходило с его бровями, с бороздками на лбу и со складкой на верхней губе. Договорились?)

«Что ты делаешь?! – словно испуганный ребенок прошептал Рыбак. – Зачем ты раздавил человека!»

Я остановился и в полной растерянности посмотрел на своего спутника.

«Не туда смотришь. Назад посмотри!» – испуганно шептал рыбак.

Я обернулся, и в нескольких шагах от себя увидел большого зеленого жука. Жук был действительно раздавлен.

«Это…» – начал я. Но Рыбак перебил меня:

«Вижу, что жук! Но он тоже хотел жить. Он не заикался. Он шел медленно и осторожно. Чем он хуже тебя? А ты наступил на него и убил! Зачем, спрашивается?!»

Я не знал, что ответить.

Рыбак же подбежал к раздавленному жуку, присел на корточки и стал с жуком разговаривать, на галльском своем наречии, похоже, прося у жука прощения.

А потом встал с корточек, уже не так испуганно посмотрел на меня и сказал по-латыни:

«Тебе еще повезло. Жук не с нашего перекрестка. Он зеленый… А если бы это был наш соратник?… Или еще хуже – если б он был нашим противником! Тогда весь их перекресток ополчился бы на нас!»

Рыбак взял горсть земли и присыпал раздавленного зеленого жука.

И мы пошли дальше. Причем теперь Рыбак шел намного медленнее.

И пройдя с полстадии, остановился и пояснил:

«Запомни: цвет нашего перекрестка – серый или фиолетовый. Наши противники – неважно, в каком виде они нам предстают: птицами, животными, незнакомыми людьми, жуками или насекомыми, – рыжие или желтые. А все другие цвета…, – тут Рыбак сначала запнулся, потом произнес какое-то галльское слово, а затем сказал: – Ну, в общем, они – не наши и не противники».

Рыбак прошел еще с полстадии, снова остановился и сказал уже с хищным выражением на лице:

«Многие живут на свете, ничего не чувствуя, ничего не слыша и ничего не видя. Но тебе так нельзя. Ты ведь уже прошел через первые ворота. Видеть – этого я от тебя не требую: ты еще очень долго ничего не сможешь увидеть. Слышать тоже нескоро научишься. Но чувствовать ты должен учиться уже сейчас. Вот с этого самого момента».

Рыбак еще прошел с полстадии, обернулся и почти злобно спросил:

«Неужели не ясно?!»

Я на всякий случай кивнул головой.

(3) Мы поднялись на холм и подошли к святилищу.

Святилище было довольно примитивным. Представь себе: узкая и неглубокая канава, за нею – невысокий вал, на валу – бревенчатый палисад, из-за которого выглядывало прямоугольное деревянное строение.

Я часто бывал в этом месте, но, ясное дело, никогда не решался ступить на территорию святилища. Тем более что ворота всегда были закрыты.

А тут Рыбак распахнул их и сказал:

«Это дом Магузана. Входи. Нас ждут».

Внутри ограды был расчищенный и утоптанный участок земли, в центре которого стоял дом с соломенной крышей, с четырех сторон обнесенный крытой галереей. К единственному его входу вела небольшая деревянная лестница. Я насчитал пять ступеней.

Мы поднялись по этим ступеням. Но прежде чем войти в храм, Рыбак велел мне сделать три круга по галерее, с запада на восток.

«Ну, вот. Теперь Луговес рассмотрел тебя. Теперь можно войти внутрь», – сказал Рыбак, когда я трижды обошел вокруг дома.

Внутри я увидел деревянного идола. У него не было туловища. Зато были три шеи и три головы, смотревшие в разные стороны. И каждую из голов венчали рога: правую – оленьи, среднюю – бычьи, а левую – бараньи. А так как я эти головы принялся разглядывать, Рыбак мне сказал:

«Что тут не ясно? В кранноне каждый бог имеет три головы. Потому что ему надо не только видеть настоящее, но проверять прошлое и заглядывать в будущее. И даже если его изображают с одной головой, знай, что на самом деле у него три лица и три взгляда на вещи».

Я учтиво кивнул и, отвернувшись от идола, стал с интересом рассматривать многочисленные деревянные и глиняные фигурки, которые стояли на широкой полке по всему периметру помещения. То были изображения людей и животных, а также различных частей тела и внутренних органов: шей и голов, рук и ног, сердца и печени, и тому подобное.

«Не надо таращиться! – сурово заметил Рыбак. – Если Девзон тебя исцелит, мы тоже сделаем ему приношение. А пока подойди поближе к Белену. Пусть он изучит твою болячку».

Я уже давно обратил внимание, что всякий раз, говоря о боге, Рыбак произносит разные имена. А потому спросил:

«Б-белен?… Или Д-д-девзон?… А ты еще г-г-говорил…»

Рыбак сердито прервал меня:

«Не смей заикаться, когда произносишь имена богов. А если хочешь показать Белену, как ты заикаешься, то лучше считай от одного до десяти. Но «три» пропусти, потому что в кранноне это священное число».

Я, как мне было велено, подошел к идолу и стал считать вслух.

На цифре «шестнадцать» Рыбак меня остановил.

«Ну всё! Наслушались твоего кваканья! – сказал он. – Теперь помолчи. А я прочту молитву. Попрошу за тебя».

И принялся на галльском языке читать какие-то словно стихи: громко, властно, торжественно.

А кончив читать, приказал: