Золотая тетрадь

Она улыбнулась мне очень враждебно и очень сладко и сказала: «Но, мой дорогой Пол, женщины, обладающие хоть каплей здравого смысла, по прошествии всех этих веков уже поняли, что ни в коем случае нельзя перебивать мужчин, когда те начинают им рассказывать об их сексуальных переживаниях». У меня ушло полчаса напряженной работы и три чашки кофе на то, чтобы заставить мою подругу Стефанию снова меня полюбить.

Он снова смеялся, обнимая Эллу и прижимая ее к себе. Он повернулся, чтобы взглянуть ей в лицо, и сказал:

— Да. Ну и ты тоже на меня не сердись за то только, что я одного с профессором пола, — то же самое я сказал и Стефании.

Гнев Эллы растаял без следа, и она засмеялась вместе с ним. Она думала: «Сегодня он ко мне поднимется». Если вплоть до недавнего времени он проводил с ней практически каждую ночь, то теперь он уходил домой два-три раза в неделю. Пол сказал, судя по всему, ни с того ни сего, просто так:

— Элла, ты самая не ревнивая женщина из всех, кого я знал.

Элле внезапно стало холодно, затем она почувствовала панику, а потом быстро сработал защитный механизм: она просто не услышала того, что он сказал, и она спросила:

— Ты идешь со мной?

Он ответил:

— Я решил, что не пойду. Но если бы я действительно так решил, я бы здесь не сидел, правда?

Они, держась за руки, пошли наверх. На ходу он обронил:

— Интересно, а как бы вы поладили со Стефанией?

Она подумала, что Пол странно на нее смотрит, «как будто что-то проверяет». Опять маленькая волна паники и мысль: «Он много говорит о Стефании в последнее время, а что если…» И тут ее разум затуманился, и она сказала:

— У меня кое-что приготовлено на ужин, если ты хочешь, давай поедим.

Они поели, он на нее взглянул через стол и сказал:

— А ты и кухарка очень хорошая. Что мне с тобой делать, Элла?

— То, что ты делаешь сейчас, — сказала она.

Он наблюдал за ней, на лице его было выражение наигранного безысходного отчаяния, которое она в последнее время видела очень часто.

— И мне не удалось ни на йоту тебя изменить. Ни даже того, как ты одеваешься или как причесываешься.

Периодически это становилось предметом их столкновений. Пол начинал по-разному укладывать волосы у нее на голове, по-другому надевал на нее платье и приговаривал:

— Элла, ну почему ты хочешь во что бы то ни стало выглядеть как строгая школьная учительница? Богу известно, ты и отдаленно на Нее не похожа.

Случалось, он приносил ей блузы с глубоким вырезом, или же показывал ей в витрине магазина какое-нибудь платье и говорил:

— Почему бы тебе не купить такое?

Но Элла продолжала собирать свои черные волосы в пучок на затылке и отказывалась от тех экстравагантных нарядов, которые нравились Полу. В глубине ее сознания шевельнулась мысль: «Он сейчас жалуется на то, что я им недовольна и что я хочу другого мужчину. Что он станет думать, если я начну одеваться сексуально? Если бы я сделала себя эффектной, он оказался бы не в состоянии это вынести. И так-то все очень и очень непросто».

Однажды она, смеясь над ним, сказала:

— Но, Пол, вот ты купил мне красную блузу. У нее такой вырез, что немного приоткрывается грудь. И когда я ее надела, ты, зайдя в комнату, сразу же подошел ко мне и застегнул ее на все пуговки, — ты сделал это инстинктивно.

В тот вечер он подошел к ней, развязал ее волосы и дал им свободно рассыпаться. Потом, нахмурясь и пристально ее разглядывая, он начал брать отдельные пряди ее волос и укладывать их у нее на лбу и вокруг ее шеи. Она позволила ему сделать все так, как ему нравится. Она тихо стояла, нежась в тепле его рук, и ему улыбалась. И вдруг она подумала: «Он сравнивает меня с кем-то другим, меня он совсем не видит». Она резко от него отстранилась, а он сказал:

— Элла, ты могла бы быть по-настоящему красивой женщиной, если бы ты это себе позволила.

Она спросила:

— Так, значит, ты не считаешь меня красивой?

Он полузастонал, полузасмеялся и потянул ее за собой на кровать.

— Ясное дело, нет, — сказал он.

— Вот и хорошо, — ответила она уверенно, улыбаясь.

Именно в ту ночь он впервые, и как бы между прочим, заговорил о том, что ему предлагают работу в Нигерии, и он подумывает, не поехать ли ему гуда. Элла его услышала, но она почти не придала этому значения; она приняла тот небрежный тон, в котором Пол обсуждал с ней эту ситуацию. Потом она почувствовала, как в ее теле образуется брешь, в которую вливаются испуг и тревога, и что происходит что-то непоправимое. И все же она заставляла себя думать так: «Что же, это решит все проблемы. Я могу поехать с ним. Здесь меня ничто не держит. Майкл и там сможет пойти в какую-нибудь школу. А что меня может здесь удержать?»

И это было правдой. Лежа в темноте, в объятиях Пола, она думала, что эти руки постепенно, за несколько лет, отгородили ее от всех остальных. Она теперь почти нигде не бывала, потому что ей никуда без него ходить не нравилось и потому что она очень быстро, в самом начале их отношений, усвоила, что, когда они отправлялись куда-нибудь вместе, проблем было больше, чем это того стоило. Или Пол ее ревновал, или он говорил, что, встречаясь с ее друзьями из мира литературы, он чувствует себя третьим лишним. На что Элла отвечала:

— Это не друзья, это знакомые.

У нее больше не осталось живой связи ни с кем, кроме сына, Пола и Джулии. Джулия никуда не денется, их дружба — на всю жизнь. Вот она и сказала:

— Я же могу поехать с тобой, не так ли?

Он поколебался и, смеясь, ответил:

— Но ты же не захочешь расстаться с той блистательной литературной жизнью, которую ты ведешь в Лондоне?

Она сказала ему, что он совершенно сумасшедший, и начала строить планы на отъезд.

Однажды она отправилась с Полом к нему домой. Его жена и дети уехали на каникулы. Это случилось после того, как они вместе посмотрели какой-то фильм и он сказал, что хотел бы взять из дома свежую рубашку. Они затормозили возле маленького домика, стоявшего в ряду других, точно таких же домов, в пригородном районе к северу от Шепперд Буш. В маленьком аккуратном садике были повсюду раскиданы детские игрушки.

— Я все время твержу Мюриэл, — сказал он, раздраженно, — что дети не должны так разбрасывать свои вещи.

И в этот момент она поняла, что это — его дом.

— Что ж, зайдем на минуточку, — сказал он.

Элла не хотела заходить в дом, но все равно она за ним последовала. Стены холла были обклеены традиционными обоями в цветочек, у стены стоял шкаф темного дерева, на полу — яркая полоска симпатичного коврика. Непонятно почему, но это Эллу успокоило. Убранство гостиной пришло из эпохи других вкусов: на стенах были обои трех разных расцветок, занавески и диванные подушки не сочетались ни с одной из них. Было понятно, что комнату только что отремонтировали; казалось, что она выставлена напоказ. Это производило гнетущее впечатление, и Элла пошла на кухню за Полом, который продолжал искать «свежую рубашку», в данном случае — понадобившийся ему медицинский журнал. В этом доме кухня была тем местом, где протекала вся жизнь его обитателей, и была она убогой. Но на одной стене были красные обои, и казалось, что и это помещение тоже находится в процессе преобразований. На кухонном столе возвышались горы журналов «Женщины дома». Эллу словно ударило током; но она себе сказала, что, в конце концов, она работает в этом отвратительном снобистском журнале, и какое же тогда она имеет право задирать нос перед теми, кто его читает? Она себе сказала, что не знает никого, кто отдавался бы своей работе всем сердцем и всей душой; все, похоже, работают как-то нехотя, или подходят к своей работе цинично, или, выполняя ее, раздваиваются в своем сознании, так что она ничем не хуже других. Но эти рассуждения ей не помогли; в углу стоял маленький телевизор, и она представила, как жена Пола сидит здесь каждый вечер, читает журнал «Женщины дома», смотрит в телевизор и прислушивается к тому, что наверху делают дети. Пол увидел, как она стоит на кухне, перебирая журналы и озираясь по сторонам, и заметил с хорошо ей знакомым мрачным юмором: