Под флагом Катрионы

– Боюсь, что мой дорогой Льюис уже в преддверии вечного сна… Я поеду за доктором, мама.

Бальфур заржал и не двинулся с места, когда Ллойд сел в седло и тронул повод. Бальфур бил копытом по гравию дороги и скалил зубы. Ллойд громко назвал имя его хозяина, и конь навострил уши, повернул голову, словно желая еще раз услыхать это имя. Ллойд назвал его и дернул повод. Бальфур с места взял в галоп, а потом перешел на рысь и спустя десять минут остановился подле дома врача.

Обратно Бальфур нес на себе двух всадников: мистер Чезер сидел позади Ллойда. Стивенсон спал, дыхания его не было слышно. Врач внимательно посмотрел на него, приложил ухо к сердцу. Больной не проснулся. Врач молча посмотрел на Ллойда, Фенни и миссис Стивенсон, пожал плечами.

– Что я могу сказать! – заявил он, садясь за круглый стол в гостиной. – До конца года остается двадцать девять дней. Не думаю, что мистеру Стивенсону удастся встретить новый, тысяча восемьсот девяносто пятый год… Впрочем… я ничего не знаю, ничего не знаю, и не ждите от меня какого-то помилования! Я только врач, только врач…

Глава четвертая

Трое острят

Шнейдер нервничал: представителя Америки всё не было, хотя часы показывали двадцать минут восьмого. Шнейдер сидел в широком, похожем на кровать, кресле, под портретом кайзера Вильгельма Второго. Воинственная, откровенно-театральная поза императора Германии внушала трепет и почтение не одному Шнейдеру, любившему повиновение и солдатскую дисциплину, – консул Великобритании с нескрываемым страхом поглядывал на портрет, морщился и ежился, теша воображение свое картинами сражений, в которых английская армия гонит армию немецкую.

В семь тридцать пришел представитель американского правительства на острове. Он на ходу кинул трость на диван, а затем тяжело опустился в кресло и, подняв ноги, положил их на спинку стоявшего перед ним стула.

– Умирает, – сказал американец, ни на кого не глядя. – При смерти, – добавил он и посмотрел на Шнейдера. – Прислуга у него вышколенная, – обратился он к англичанину. – Молчат, словно воды в рот набрали. Мои черномазые слуги и так и этак – молчат!

– А что, собственно, случилось? – спросил англичанин, пожимая плечами: этому жесту он научился у Шнейдера. – Неспокойный человек умирает, только и всего.

– Этот неспокойный человек причиняет нам хлопоты и неприятности, – дымя сигарой, прошамкал Шнейдер. – Я пригласил вас к себе, джентльмены, для того, чтобы сообщить нашим правительствам о смерти Стивенсона одним и тем же текстом, чтобы…

– Одним и тем же текстом… – иронически, сквозь зубы, едва слышно, произнес англичанин. И громче: – Чтобы…

– Чтобы в одном и том же тексте наши правительства увидели единодушие наше и полное понимание того, что…

– Не согласен, – вспыльчиво произнес англичанин, приподнимаясь с кресла. – Я уже заготовил текст. Вот он – несколько слов: Стивенсон умер, хоронят туземцы.

Шнейдер наскоро записал эти слова, неодобрительно качнул головой. Не понравился текст и американцу; он глубоко вздохнул и побарабанил ногами по спинке стула. Стул заскрипел. Шнейдер насторожился.

– Внимание! – он поднял большой палец левой руки и выпучил глаза. – Четыре слова, придуманные нашим коллегой, дают колоссальный материал для газет. Тут такое можно расписать и напридумать!..

– Я отлично знаю мои газеты, наши газеты, – моментально поправил себя англичанин. – Из смерти они никогда не сделают сенсации.

– У нас, наоборот, сенсацию сделают и из воскресения из мертвых, – отозвался американец и стал хохотать, удивляясь, что делать это ему приходится соло. – Я имею совершенно другой текст – угодно послушать?

– Угодно, – тоном начальника изрек Шнейдер.

– Слушаем, – сказал англичанин.

– Внимание! В ночь на… – здесь я оставляю место – скончался всемирно известный…

– Хватили! – прервал Шнейдер, а его коллега, сидевший напротив, только махнул рукой.

– Да, хватил, – согласился американец, – но, если бы я не хватил, они там назвали бы его бессмертным, У нас на этот счет… Прошу слушать дальше: известный писатель мистер Стивенсон. Похороны принял на свой счет король Матаафа. Здорово звучит, а?

Сперва расхохотался Шнейдер, потом англичанин, а за ним залился, как дюжина колоколов, и американец.

– Для юмористического листка в субботу! – воскликнул Шнейдер, посыпая пеплом сигары свои колени. – Принял на свой счет король Матаафа! Надо же! А я только что, пять дней назад, уплатил по договору этому королю некоторую сумму!

– Львиную долю этой суммы вы получили по переводу из Лондона, – кстати заметил англичанин и даже погрозил пальцем.

– Сотня долларов падает и на мое отечество, – продолжая хохотать, выдавил из себя американец. – Три экземпляра всех наших газет…

– По три экземпляра всех ваших газет, – назидательно поправил Шнейдер.

– Всё равно, коллеги, – все газеты с таким вот извещением будут доставлены королю Матаафе. А чтобы…

В дверь постучали. Шнейдер сказал: «Да!» – и в кабинет шагнул слуга – европеец, лицом похожий на актера. Он встал навытяжку, подобно солдату в строю, и громко отчеканил:

– Положение безнадежное, больной умрет сегодня. В Вайлиме переполох. Слуги плачут. От Матаафы скачут. К Матаафе скачут.

И замолчал. Шнейдер сухо спросил:

– Ну, а дальше? Всё? Твое мнение?..

– Мне очень жаль мистера Стивенсона, – последовал ответ, по интонации совсем не похожий на солдатский, невыразительный рапорт. – Разрешите идти?

– К черту! – крикнул Шнейдер, вскакивая с кресла. – К черту с твоим красноречием! И чтобы я не слыхал подобных глупостей! К черту!

– Умирает хороший, добрый человек, господин, – мягко проговорил, опуская голову, слуга. – Разве я лишен права жалеть тех, кто умирает так рано?..

– Плевать я хотел на тебя и твое право! – хрипло произнес Шнейдер, несколько виновато взглянув на коллегу из Англии. – Марш!

Слуга удалился. Шнейдер покачал головой. С минуту длилось хорошо организованное, никому не мешающее молчание. Наконец Шнейдер поднялся с кресла и, закрыв глаза, начал:

– Прошу выслушать мой текст, коллеги. Угодно?

Шнейдер открыл глаза, уставился взглядом в некую, заранее, видимо, выбранную точку и, отчеканивая каждое слово, медленно й чуточку нараспев проговорил:

– Умер лишенный английского подданства писатель Стивенсон, прибывший на остров Уполо ради того, чтобы поправить свое пошатнувшееся здоровье. По желанию покойного его хоронит местное население. Неплохо?

– Пусть будет так, – равнодушно молвил англичанин. – Только вот относительно подданства…

– Ерунда, – сказал американец, пыхтя сигарой. – Пусть там, в Европе, поломают головы.

– Головы поломают и в Америке, сэр, – поклонился Шнейдер. – Так что же, текст принят? Посылаю!

– О, какой храбрый! – воскликнул англичанин. – Но он еще не умер!

– Мы все умрем, – отозвался Шнейдер и, подумав, добавил нечто афористическое: – Бессмертных пока что нет, но они, может быть, будут.

Глава пятая

Последняя

С утра третьего декабря Стивенсону казалось, что он живет последний день на земле. Чтобы разбить эту мысль, отогнать ее от себя и думать о будущем, он встал с постели, собрал все свои силы и без посторонней помощи дошел, держась за стены и спинки кресел, до столовой.

– Здравствуй, мама, – сказал он миссис Стивенсон, читавшей газету подле окна. – Сегодня, кажется, сильный ветер?..

– Сильный ветер, Луи, – покорно отозвалась миссис Стивенсон. Ее испугали худоба и бледность сына. – Сядь, мой мальчик!

– Я давно не сидел в кресле дедушки, – с трудом проговорил Стивенсон, держась за подлокотник высокого и вместительного, как трон, кресла. Ему насчитывалось чуть меньше ста лет. Оно было знаменито тем, что в нем сидели за обеденным столом Вальтер Скотт и сэр Роберт – дед Стивенсона. Два года назад в кресле поселился какой-то жучок, он прорыл в спинке и ножках глубокие ходы, оставив для выхода крохотные круглые отверстия. Их замазывали воском и смолой, но очень скоро подле них появились новые, едва заметные отверстия. Ллойд говорил, что он видел их, когда кресло стояло у Стивенсонов в Эдинбурге, но миссис Стивенсон опровергала это, настаивая на том, что здесь, на острове, портится вся мебель и даже картины и фарфор. Все вещи трещат, рассыхаются, приходят в негодность.