Современная норвежская новелла

Они встречались и разговаривали после того случая, но он всегда отводил от нее взгляд и смотрел куда-то в сторону. Теперь же он смотрел на нее в упор, да, он предложил ей молока и еды, чтобы унизить ее. Он никогда не посмел бы этого сделать, будь она моложе, или если бы был жив ее сын, или если бы она несла на продажу в город масло и телячью тушу.

Раньше его ненависть придавала ей бодрости, напоминала о тех добрых временах, когда она была молода и сильна, когда жизнь ей улыбалась. Теперь, вспоминая его елейную воровскую морду, она испытывала нечто похожее на страх. «Все перевернулось!» — думала она с бессильной горечью. Смотрела на свои руки над костром и пыталась вспомнить, как дрожала его рука, когда он брал ее лепешку. Но воспоминание потеряло силу, она видела только собственные руки.

«Хорошо, что я напомнила ему об этом», — снова подумала она. Сигвал заснул. Она чувствовала себя виноватой, что отказалась от предложенных Свеном молока и еды. «А могла ли я поступить иначе?» — ответила она сама себе. Она знала, как Свен стал бы болтать… «Они так изголодались, что нам пришлось дать им поесть». Вот о чем будут думать люди, когда повстречают ее и Сигвала. Такое люди никогда не забывают.

— Черт возьми, я еще не падаль какая-то! — прошептала она и разбудила Сигвала. Похлопала себя руками по плечам, чтобы согреться, и вскоре они опять зашагали.

Они подошли к городу в середине дня. Она уже не гордилась тем, что им удалось дойти. С каждым шагом ноша становилась все тяжелее. Иногда ей казалось, что больше она не выдержит. И только воспоминание о елейной улыбке Свена придавало ей силы идти. Сигвал так устал, что с трудом поднимался после каждого отдыха. Он плакал и жаловался, что веревки режут ему спину, страшно было смотреть на худенькие ножки, семенившие перед ней. Они вышли на шоссе. По обе стороны стояли хутора с огромными лугами, сверкавшими зеленью на солнце там, где иней растаял. Луга чередовались с пашнями, с бледным жнивьем на них. Она забыла, что здесь такие большие угодья, и, глядя на высокие риги, думала о том, сколько же там соломы. «Хозяева могут нагрузить ее прямо на телегу и везти в город на рынок», — уныло подумала она, увидев на дороге пучок соломы. Дойдя до поворота, она увидела и воз соломы. Он был так велик, что не было видно ног лошади. На возу сидел мужчина, погоняя лошадь.

Сигвал тоже его увидел и остановился.

— Посмотри, — всхлипнул он.

— Это не свейгенесская солома! — ответила она и подтолкнула его, чтобы он шел.

Она не боялась, что трудно будет продать солому. Раньше, когда они с сыном отправлялись в город на лодке, они часто брали с собой несколько тюков и всегда их сбывали. Поторговавшись с купцом о ценах на другие товары, которые они привозили, сын как нечто само собой разумеющееся говорил:

«А еще у нас в лодке парочка тюков соломы!» И торговец отвечал: «Очень хорошо, нам нужна солома для постелей». Или же, если он уже купил солому у других, говорил: «Отнесите ее в товарный склад, мы найдем ей применение!»

А сейчас у нее всего два тюка, и она заметила, что в городе на них обращают внимание. Люди обходили их, чтобы к одежде не пристала солома. Одна дама с множеством свертков в руках задела тюк Сигвала и, сердито счищая с себя соломинки, крикнула им вслед: «Это безобразие, вы всех пачкаете!» Проходя мимо подвод, они жались к стене, дожидаясь, пока путь освободится. «Держись ближе ко мне!» — кричала она Сигвалу, боясь, что он отстанет.

Наконец они добрались до лавки торговца. Позади дома между товарным складом и морем было большое открытое пространство, там они сложили свои тюки. Там стояло много лошадей, повозок и пройти было нелегко. В помещении склада несколько молодых парней разбивали ящики, а пожилой рабочий таскал ящики со стружками к костру у моря.

— Здесь хватает хлама! — крикнул он, как только увидел их. Потом подошел, осмотрел оба тюка, потрогал солому.

— Здесь нет места, — сказал он несколько более дружелюбно. — Вам придется уйти отсюда.

— Мы хотим ее продать, — сказал Сигвал; он так задыхался, что еле-еле выговорил эти слова.

— Продать? — спросил рабочий и оглянулся на дверь лавки. — Вам ее заказали?

— Мы раньше продавали здесь солому, — ответила Бирте, — ведь им же нужна солома к рождеству?

— Думаю, у вас ничего не выйдет, — сказал рабочий и запихнул тюки в угол товарного склада. Когда они подошли к двери, он сказал им вслед: — Солома может находиться здесь четверть часа, ни одной минуты дольше. Иначе она отправится на костер.

— И ты смеешь так со мной разговаривать, — пробормотала Бирте, но тихо, чтобы он не слышал. Она чувствовала себя неуверенной, жалкой, стряхнуть соломинки с одежды было невозможно, она старалась, чтобы ни она, ни Сигвал никого не задели, когда вошли в лавку. «Если бы был жив старый хозяин, — думала она, — тогда он, наверное, подошел бы и спросил, как идут дела в Свейгенесе». Теперь хозяйничает его сын, и она не была уверена, что он ее узнает. Этот худой, суетливый человечек неустанно бегал между прилавком и конторой. Он громко говорил и с продавцами, и с покупателями, стоявшими у прилавка, кричал «счастливого рождества» и «заглядывайте к нам». Раза два она заметила, что он, разговаривая с другими покупателями, скользнул по ней взглядом. Он ее не узнал.

Сигвал стоял рядом и таращил глаза на товары. Сама она не решалась взглянуть на все это изобилие, она знала, что́ она может получить. Она знала также, что она продает. «Солому», — думала она, стыдясь этого слова, и не сводила глаз с Сигвала. Он выглядел испуганным в переполненной лавке. Она вспомнила, что они с мужем как-то были здесь, это было тогда, когда муж нанялся к купцу на шхуну. Тогда они шли по лавке, смотрели на всевозможные товары и клали в корзину то, что ей было нужно. «Спишешь это с жалованья!» — говорил муж хозяину каждый раз, когда она брала что-то. Когда же она потом пришла получить остатки жалованья, там оказалось всего несколько эре, но хозяин хотел дать еще что-нибудь. «Я хочу получить то, что мне причитается, и ничего больше!» — ответила она тогда несколько высокомерно, ведь выяснилось, что шхуна была вся гнилая и хозяин не мог набрать экипаж в городе, вот ему и пришлось нанимать людей из хуторов у фьорда. Раньше это воспоминание всегда вызывало в ней горечь, но и заставляло ощущать свою силу. А теперь она впала от него в уныние. «И вот я стою здесь», — думала она. Ей казалось, что она вовсе не должна бы здесь стоять, нужно было остаться дома, перебились бы как-нибудь. Наконец подошла и ее очередь.

— Солома? — засмеялся торговец. — Да, сразу заметно, чем вы торгуете!

Стоявшие вокруг люди глазели на них и смеялись, смеялся и хозяин.

— Ты меня не узнаешь? — спросила Бирте, стараясь придать голосу шутливый тон.

— Конечно, узнаю, ты… из…?

— Из Свейгенеса, — досказала она, и ей стало стыдно, словно она сама себя предлагает на продажу.

— Свейгенес, да, конечно, я помню! Тихо на фьорде? — спросил он рассеянно — в это время вошел новый покупатель.

— Тихо, — ответила она; она не хотела говорить о том, что они шли через пустошь. — А уж раз мы ехали в город, то захватили эти два тюка соломы.

— Да, конечно, — сказал он, — а что вам сегодня угодно? Муки, крупы?.. — Он начал перечислять товары, поскольку она не отвечала. Наконец ей пришлось выговорить:

— Смотря сколько ты заплатишь за солому. — Бирте опять постаралась говорить шутливо, как будто торговалась: дескать, торговля есть торговля. Но это ей не удалось, и она сама это почувствовала. — Солома там, снаружи. Может быть, ты посмотришь? Хорошая солома.

— Солома, наверное, в порядке, а что у тебя еще? — И он снова начал перечислять: — Глухари, у вас ведь так много птицы на фьорде? Шерсть, омары — у нас омары уже кончаются!

Каждый раз, когда он называл что-то, чего у нее не было, она отрицательно качала головой.

— Нет, только солома!

— По-моему, солома нам не нужна, — сказал хозяин, — одну минуточку!