Декоратор. Книга вещности

— Как красиво! — ахает она. — И так просторно!

— Мне придётся попросить тебя разуться, — говорю я, развязывая забившиеся снегом шнурки. Потом снимаю пальто — в доме жарко. Наверно, плотники подкрутили термостат. Она снимает свои высокие сапоги и сразу делается ниже меня. Потом она стаскивает пальто, скатывает его и кладёт поверх моего. Под ним короткая, узкая юбка из бирюзово-чёрной шотландки и белый, связанный в резинку свитер под горло. Цветочный орнамент на чёрных чулках драматически не сочетается с клеткой юбки. Сильвия верна себе.

Она ощупывает одну из тонюсеньких стальных штанг на лестнице на второй этаж.

— Какая-то она хлипкая, — говорит она.

— Конструкция гораздо надёжнее, чем кажется, — отвечаю я.

— И пол новый? Обалденный!

— Новый.

— Недёшево. — Она наклоняется и проводит рукой по бразильскому ореху. — А кто здесь будет жить?

— Один торговец лекарствами, — отвечаю я.

— А потом мы удивляемся, что болеть стало так дорого! У него большая семья?

— Он будет жить один. По крайней мере, пока.

— Ничего себе буржуйство! — вскрикивает Сильвия.

— Ты тоже не в тесноте ютишься.

— Нет... в общем-то, мы все превращаемся в одиночек. Каждому подавай побольше жизненного пространства подальше от соплеменников.

— На этом этаже я сломал все стены. Теперь это единое пространство, — рассказываю я, когда мы входим в помещение. —Там кухня.

Я показываю налево, где только водонагреватель и шкафчики по бокам окна намекают на наличие за стойкой кухни. Шкафчики светло-серого тона, который почти сливается с белыми стенами.

Мы движемся дальше и доходим до дверей на террасу, тут Сильвия усаживается на диван от Карла Могенсена. Я рассказываю ей, что камин будет выложен заново, сохранятся лишь полукруглые стенки и тяжёлый полумесяц серо-зелёного мыльного камня, закрывающего очаг. Уродливая чёрная труба стоит голая до самого чердака.

— Я бы согласилась здесь жить, — говорит она. — Но ведь ещё привезут мебель?

— Обеденную группу и пару стеклянных шкафов. Конечно, телевизор и стереосистему. Одну книжную полку, возможно, две.

— Мама дорогая, а это что? — она тычет пальцем. Барсук.

— Это уберётся.

— Ещё бы! А это то, что я подумала?

— Скорей всего.

— Гадость, — кривится Сильвия. — Фу! Надеюсь, это не твоя идея?

— Идея как раз моя. У заказчика довольно специфические представления об искусстве в интерьере.

— Настолько?

— Нет.

— Это одна из самых жутких вещей, что мне довелось видеть. Хотя сюда она будто даже подходит.

— Я тоже так думал, — отвечаю я.

— А кто это сделал? — спрашивает она.

— Один знакомый.

Сильвия бросает последний оценивающий взгляд на композицию с барсуком.

— У этого знакомого здоровый кандибобер в голове.

— Пойдём дальше, наверх? — предлагаю я.

— А почему ты не любишь шторы? — внезапно спрашивает она.

— Тут есть шторы. Смотри!

Я подхожу к пульту, где все выключатели, и нажимаю кнопку занавесок. Мотор бесшумно начинает вытягивать из скрывавшей их колонны шторы винно-бордового цвета, и они медленно затягивают огромадное окно. На полпути я переставляю палец на другую кнопку, и гардина возвращается на прежнее место. Слышен слабый шелест.

— Джеймс Бонд отдыхает, — говорит она.

— Большие мальчики обожают дорогие игрушки, — объясняю я.

Мы взбираемся по лестнице. По стечению случайностей я оказываюсь позади неё. Вид не пленяет взор, но обогнать себя она не позволила. Сильвия идёт осторожно, будто опасаясь, что вся конструкция может обломиться. Посреди лестницы она останавливается и дёргает перила.

— Абсолютно надёжно, — говорю я. Прямо у меня перед глазами её задница колышется как студень в такт движению.

— Это тоже надёжно? — спрашивает она, очутившись на втором этаже. Лестница выходит в холл — это шесть квадратных метров толстого матового плексигласа, положенного поверх металлической решётки с круглым вырезом для лестницы. Над ней сделано высокое окно, и таким образом я получил больше света внизу. Единственная меблировка плексигласового плато — солидное чёрное кожаное кресло притязательной простоты от Алессандро Россини; уголок для вдумчивого чтения, достойный философа. Какой-нибудь идиот непременно опошлил бы всё нетленным шезлонгом-качалкой от Ле Корбюзье. А всё потому, что народ ленится следить за жизнью.

— Надёжно, надёжно, — отвечаю я. — Мы здесь ещё не всё закончили. Иди влево.

Но Сильвия сперва опробует кресло. И тихо стонет от удовольствия, обласканная его удобными формами. Потом открывает дверь и попадает в спальню Йэвера. На огромную кровать положен матрас, а мой фантазийный полог демонтирован и выброшен. Сильвии спальня и кровать кажутся столь обольстительными, что она сначала присаживается на краешек, потом подпрыгивает, проверяя силу пружин, и наконец укладывается. Она сдвигает ноги, но я успеваю различить сквозь колготки белую перемычку трусов в срамном месте и рывком отворачиваюсь в сторону. Но всё же присаживаюсь подле неё. Сильвия лежит на спине, и ситуация до боли напоминает прошлый раз, у меня на диване.

— Нравится? — спрашиваю я.

— Не то слово. Немного сурово, но здорово. А там ванная, да? По-моему, я точно вижу кран.

— Да, ванная.

— Разве это удобно? Если б я очутилась здесь в гостях, мне бы вряд ли понравилось, если этот парень, хозяин, видел, как я принимаю душ. Или писаю. Чем бы мы до этого не занимались. Понимаешь?

Я сглатываю. Неужели она вообще не ведает, что творит?

— Вашему вниманию предлагается ещё один механизм от Джеймса Бонда, — говорю я, вставая с кровати. Потом вхожу в ванную через проём стеклянной двери, скрытой большим гардеробом, останавливаюсь у окна и смотрю на Сильвию. — Следи за мной внимательно.

Я нажимаю рубильник, управляющий двойной видимостью стекла. Вдруг она исчезает. Я с трудом различаю неясные контуры кровати, стула, стоящего у стеклянной стены, и окна. Глаза не сразу привыкают к фантастической перемене. Потрясающе.

Сильвия просовывает голову в дверь:

— Нет, а что случилось?

— Смотри, — говорю я и снова нажимаю рубильник. В ту же секунду стекло делается прозрачным, в глаза бьёт свет.

— Колдовство какое-то, — ахает она.

— Да, такое видели лишь единицы.

— А почему ты не поставил матовое стекло?

— Мне хотелось дать ему возможность выбора. Спальня кажется гораздо больше, когда ванная просматривается насквозь.

— Значит, кто-нибудь там моется, а ты раз — и сделал стекло прозрачным?

— Конечно нет. Единственный рубильник находится внутри.

Но я вижу сцену во всех деталях. Сильвия в душе, сперва мутный силуэт, затем — одномоментное разоблачение, возможно так ею и не замеченное. Налитые мокрые сиськи в мыльной пене. Сильвия подмывается, тщательно и неспешно. Да, зря я не сделал рубильники с обеих сторон.

— Большие мальчики и дорогие игрушки, — тянет она, оглядывая ванную, инспектируя ванну и проводя пальцем по бортику биде. — Кстати, а это что? Сушильный шкаф?

— Это, — отвечаю я, — самый интересный предмет в этом доме. Называется аккумулятор оргонной энергии.

Она таращится на высоченный ящик, несмотря на все мои ухищрения подозрительно похожий на уличный сортир. Одно время я даже думал сделать окошечко в форме сердца, но побоялся, что Йэвер распсихуется. Сейчас оно квадратное. Сильвия открывает дверцу.

— Ты имеешь в виду оргонон?

— Да. А ты знаешь, что это такое?

— Знаю, вернее, слышала. Но ни разу не видела. Я не думала, что он может у кого-то быть.

— Чудаков больше, чем ты можешь себе представить. Есть международное сообщество энтузиастов оргонной терапии. Мне пришлось обращаться к ним за чертежами, — рассказываю я.

— А стенки из чего? — выпытывает она. — На вид обычный дачный сортир.

— Внутри стен изолят из минваты, овечья шерсть плюс металлические пластины.

— И я могу попросить разрешения посидеть в нём?

— Сколько угодно. Только не жди чего-нибудь сверхъестественного.