Наследство Карны

Жена хозяина извозной станции тут же внесла свою лепту, рассказав, что Грёнэльвы и в Рейнснес в свое время приглашали настройщика из Трондхейма. Правда, кое-кто в этом усомнился. В те дни рассказы о величии Рейнснеса выглядели смешно. Как сказки и преувеличения. Во всяком случае, былое величие не помогло Рейнснесу, особенно теперь, после смерти Андерса и отъезда в Америку Фомы и Стине. Кажется, это было в семьдесят девятом? В тот год, когда закончили строить верфь?

Вениамин Грёнэльв не мог позволить своей жене и больной дочке томиться в пустом Рейнснесе, тогда как сам он был окружным врачом в Страндстедете. Это все понимали.

Олаисен говорил, что теперь в Страндстедет приезжает много народу. Среди них были даже двое русских и один финн. Не считая молодых парней из Вестланда и Хельгеланда. А также девушек из Стейгена и Лофотенов. Приезжали люди и из средней части страны. Все комнаты в домах и все домишки были забиты приезжими.

Новое время — это новые дороги и новые возможности, говорил Олаисен. Жители долин, перебравшиеся сюда со своим скарбом и поднимавшие целину на северных склонах, тоже брались в расчет. Как и все остальные, они покупали в Страндстедете обувь и муку. Рейнснес существовал только для мертвых. Скоро единственными животными там останутся мыши и муравьи.

Но «Гранд Отель» процветал, так говорил управляющий банком. Фру Дина недавно внесла крупную сумму на свой счет в Сберегательном банке Страндстедета. Какую? Нет, нет, он должен сохранять конфиденциальность!

А вот адвокат точно знал, что доктор Грёнэльв, безусловно, получил помощь от своей матери, когда расплачивался за дом старого доктора. Адвокат никому не сказал об этом, кроме редактора газеты, однако каким-то образом это стало известно многим.

Пришли все. Богатые и бедные, молодые и старые. Знатные и незнатные. На всех столбах и стенах домов были расклеены афиши. Добро пожаловать, все вместе и каждый в отдельности! Вход бесплатный!

Жителей Страндстедета ни в коем случае нельзя было назвать сбродом. Это селение возникло потому, что нашлись люди, у которых было чем торговать. Торговля здесь стала главным делом. Купля и продажа. Чем занимались бедняки, чтобы поддержать свою жизнь, было несущественно. Пусть радуются, что живут.

Люди сидели на стульях и стояли вдоль стен. Все окна были открыты — от такого множества народу было жарко, как от нескольких кафельных печей. Легкие белые шторы надувались над подоконниками, как будто паруса.

На одном из почетных мест впереди всех рядом с Олаисеном сидела Сара. Она слышала, как он сказал Анне и Дине, что Ханне, к сожалению, нездоровится. В известном смысле так оно и было. Но Саре не хотелось сейчас думать об этом.

Ее глаза не отрывались от большого коричневого рояля в конце комнаты. Он был открыт. И показывал всем свое тайное нутро.

Тонкая палочка держала крышку. Казалось, что она вот-вот упадет на руки или на голову тому, кто окажется поблизости. На стуле, почти скрытом пальмой, сидела Анна в небесно-голубом бархатном платье. Ей предстояло торжественно освятить новый рояль.

Сара вспомнила, как в Рейнснесе сама училась играть на пианино. Но у нее не было возможности упражняться сколько нужно. Всегда что-нибудь мешало. Когда же в Рейнснес приехала Анна, Сара поняла, что никогда не научится играть, как она. И забросила занятия.

Теперь в ее обязанности входило ухаживать за Ханной и двумя малышами. Она не жаловалась, потому что ни в чем не нуждалась. И радовалась, что она не Ханна. Иногда ей хотелось написать в Америку о том, что творится в доме. Но к чему их огорчать? Они там наконец приобрели землю и обзавелись добрыми соседями.

Пробст с женой расположились в первом ряду. Они с улыбкой кивнули Анне. Она кивнула им в ответ, но даже не улыбнулась. К груди она прижимала ноты.

Пробсту нравилась приветливая докторша, которая сумела всех поставить на место. Трудно было забыть ее жалобы, и на ее письма приходилось отвечать.

Ему стоило труда убедить школьный комитет, что именно Анна должна преподавать в новой школе, а не тот финн, который больше наказывал детей, чем учил.

Однако лучшим в Анне Грёнэльв, по мнению пробста, было то, что она никогда не отказывалась петь в церкви, когда он просил ее об этом. Со своей кафедры он смотрел, как она стоит рядом с органом, и она казалась ему редким инструментом, нет, ожившей церковной фреской.

К сожалению, прихожане сидели спиной к органу и видеть ее мог только он.

Исполняя псалмы Петтера Дасса, Анна поднимала руки, и пробст невольно вспоминал святого Амбросия. Доброго, чистого и почитаемого.

Он заметил, что в те дни, когда Анна пела в церкви, прихожане совсем иначе слушали его проповеди. Словно она своим пением усмиряла стадо заблудших овец и открывала их души для Слова Божьего. Пробст с удовольствием слушал, как она играет в «Гранде», но ее истинным призванием было служить посредником между людьми и Небом. Когда Анна пела в церкви, она славила Господа и… пробста.

В заднем ряду у стены сидела женщина, знавшая доктора Грёнэльва еще в ранней юности. Она пришла не слушать музыку, ей хотелось только взглянуть на него. Это была ее тайна. Никто бы не осмелился сказать, что она не любит своего мужа, упаси Бог, нет! Но ведь в том, что она смотрела на доктора, который, прикрыв глаза, слушал музыку, не было ничего предосудительного.

Она всегда приходила слушать, как играют фру Дина или докторша, — тогда там, как правило, был и доктор. И если она задерживалась, он здоровался с ней и расспрашивал о ее близнецах, которым помог появиться на свет.

Ей доставляло удовольствие хоть изредка видеть его темные ресницы. Длинные, лежавшие на щеках. Она смотрела сзади на его темный затылок и на плечи. Когда он поворачивался в профиль, она видела нос с горбинкой и гордый подбородок. Уголки губ у него всегда были приподняты. Нижняя губа немного выступала вперед. На одной щеке было углубление. Словно Господь хотел сделать на этом месте ямочку, но случайно забыл.

Она испытывала странную радость. Или это была грусть? Вот он беспомощно провел рукой по волосам. Как будто знал…

Адвокат, сидевший вместе с женой во втором ряду, думал больше о бесхарактерности доктора. Однажды в веселой компании адвокат даже сказал, что, уж коли на то пошло, доктор так любит лечить людей, что должен бы приплачивать за это удовольствие.

Легко быть самаритянином при такой состоятельной матери.

Жена адвоката не любила таких разговоров, так что он воздерживался от них в присутствии дам.

Адвокат отметил и новый костюм доктора, и его естественную небрежность. Нельзя сказать, чтобы его это не задело.

Несколько мужчин курили у открытых дверей. Пономарь рассказывал редактору, что доктор выступил в правлении местной управы и потребовал дополнительных средств для комитета по делам неимущих.

Редактор шепотом ответил, что доктор, несомненно, расположен к политике. Может, за ним стоят влиятельные люди? Например, фру Дина? Сам-то доктор не привык работать локтями. Хотя не все пробившиеся самостоятельно могут похвастаться светлыми головами. Пономарь с ним согласился. Но его больше пугала уверенность Олаисена в том, что он сменит старого председателя управы на его посту.

Редактор уже знал об этом, но сказал, что по этому вопросу не было единого мнения. Пономарь разволновался и заявил, что многие не выносят Олаисена. Он слишком рвется вперед и не терпит возражений. К тому же он и сейчас обладает немалой властью. Есть риск, что он может все повернуть к собственной выгоде.

На это у редактора не оказалось собственной точки зрения. Пономарь должен помнить, благодаря кому редактор получил свое место.

— Вот именно! — достаточно громко сказал пономарь.

Он вдруг воодушевился и сказал, что профессорская дочка из Копенгагена лучше подошла бы в жены будущему председателю управы, чем копающаяся в своем саду вечно беременная Ханна Олаисен.