Запретные цвета

Кёко встала. Легкое покачивание выдавало в ней опьянение. Юити взял ее за руку. Кёко показалось, что ноги ее ступают по зыбучим пескам.

В автомобиле Кёко стало распирать от великодушия, и она близко-близко склонила свои губы к губам Юити. Он ответил ей с радостной брутальной страстностью. Разноцветные неоновые огни высокого рекламного щита — красные, зеленые, желтые — проникали через окно, скользили по ее лицу, которое он убаюкивал в своих руках, и стекали по уголкам ее глаз; в этом стремительном течении сохранялась неподвижность; юноша понял, что это были слезы; почти в то же самое время Кёко почувствовала холодок на своих висках, и тогда она тоже поняла, что у нее текут слезы. Юити прикоснулся губами к женским слезам и осушил их.

В неосвещенном салоне автомобиля матовой белизной блеснули зубы Кёко; почти неслышным голоском она несколько раз позвала Юити; при этом глаза ее закрылись. В страстном предвкушении повторного брутального напора ее пылающие губы едва-едва шевельнулись; и предчувствие ее вдруг стало ощутимым — губы ее заполнили его губы. Однако второй поцелуй, как заведомо ожидаемый, оказался уже спокойным. Это было не совсем то, что предчувствовала Кёко. Это позволило ей перевести дух и вернуть себе самообладание. Она села и мягко отстранила от себя руки Юити.

Кёко сползла на краешек сиденья и, откинув голову, посмотрелась в зеркало, подняв его повыше. Глаза ее были красноватыми и влажными; волосы немного спутались.

Приводя себя в порядок, она сказала:

— Не остановись я вовремя, не знаю, как далеко мы бы зашли. Вот на этом и закончим, хорошо?

Кёко украдкой взглянула на тяжелый затылок водителя — ему было далеко за тридцать. Этой женщине с тривиальным добродетельным сердцем представилось, будто все общество повернулось к ней спиной в этом поношенном синем костюме шофера.

В ночном клубе в Цукидзи, владельцем которого был иностранец, она повторила свою привычную фразу:

— Мне нужно скоро возвращаться домой…

Этот клуб, в отличие от предыдущего заведения в китайском стиле, был полностью выстроен по современному американскому образцу. Кёко, не отказываясь от предложения, выпивала много.

Она без конца о чем-то думала, ее мысли перескакивали с одного предмета на другой и терялись. Когда ей становилось весело, она пускалась в пляс. Ей казалось, будто на ее ногах были не туфли, а роликовые коньки. В объятиях Юити она задыхалась. Ее учащенный пульс отзывался в груди Юити.

Она посмотрела на танцующие супружеские пары американцев и солдат. Затем отвела от них взгляд и посмотрела в лицо Юити. Она пыталась понять, не пьяна ли она? Кёко подумала, что если она трезва, то могла бы пойти домой в Акасаку пешком.

Они вернулись на свои места. Ей было очень-очень спокойно. Вдруг ею завладели подозрительные страхи. Она недовольно посмотрела на Юити, когда тот не настолько крепко, как хотелось бы, прижал ее к своей груди. Глядя на него, она почувствовала, как все ее нутро всколыхнула необузданная, темная радость.

Ее сердце знало, что вовсе не любит этого молодого красавца. В то же время Кёко поняла, что никогда прежде не ощущала такой покорности перед мужчиной, такой готовности к капитуляции. Отважная барабанная дробь этой европейской музыки повергала ее в радостное, почти обморочное изнеможение.

Это чувство безропотности — оно было сродни инстинкту — приблизило ее сердце к тому, что можно назвать универсальностью. Это чувство, будто вечернее зарево над вересковой пустошью с ее длинными тенями от густого подлеска, холмов и долин, окунавшихся каждый в свою тень; это чувство, словно окутывающее сумерками и упоением, — это чувство всецело преображало Кёко. Она физически чувствовала, будто ее заливало тенью, как приливом, когда она смотрела, как покачивается в призрачном освещении мужественная юношеская голова. Что-то переполняло ее изнутри и выплескивалось наружу. Кёко дрожала, будучи на пределе опьянения.

Она была уверена, что сегодня ночью будет спать на груди своего мужа.

Сердце ее ликовало: «Вот она жизнь! Настоящая жизнь! Какой восторг! Какое освобождение! Какая опасная мечта о приключении! Вот оно, воплощение мечтаний! Сегодня вечером вкус поцелуя моего мужа напомнит мне о губах этого юноши. Какая безопасная изысканная измена! Вот это наслаждение! И при всем том я могу остановиться вовремя. Это уж точно. Ну а что касается большего, то лучше бы и не…»

Кёко подозвала официанта в красной униформе с золотистыми пуговицами и спросила, когда начинается шоу. Он ответил, что в полночь.

— Думаю, что мы не сможем посмотреть шоу. Мне нужно будет уйти в полдвенадцатого. У нас еще сорок минут в запасе.

По ее просьбе Юити снова станцевал с ней. Музыка прекратилась, и они вернулись за свой столик. Лидер американского джаз-банда схватил микрофон огромными пальцами с золотистыми волосками, на одном из которых поблескивало кольцо с бериллом, и представился по-английски. Иностранцы засмеялись и зааплодировали.

Музыканты взорвались стремительной румбой. Свет погас. Двери гримерной осветились. В полуоткрытые двери по-кошачьи выскользнули танцоры румбы — мужчина и женщина.

Их шелковые костюмы развевались в многочисленных складках. На них блестели тонюсенькие металлические чешуйки — золотым, зеленым, оранжевым. Бедра мужчины и женщины, обтянутые шелком, извивались, как ящерицы в траве. Они прижимались друг к другу, затем размыкались.

Кёко опиралась локтями на столик, придерживая пульсирующие виски пальцами с накрашенными ногтями так, что казалось, будто они проникли вглубь ее головы, и наблюдала за танцорами. Боль, причиняемая ее ногтями, была так же приятна, как листья мяты.

Вдруг она взглянула на часы.

— Нам пора собираться… — Она задумалась и поднесла часы к ушам. — В чем дело? Шоу началось на час раньше или…

Она стала заметно паниковать. Кёко склонилась над запястьем левой руки Юити, покоящейся на столе.

— Как странно! То же самое время…

Кёко снова стала смотреть на танцоров. Она наблюдала за мужчиной — он ухмылялся с приоткрытым ртом — и пыталась на чем-то сосредоточиться. Грохот музыки, топот ног сбивали ее мысли. Кёко поднялась, не зная, зачем это делает. Ее покачивало. Прошла вперед, держась за столики. Юити тоже поднялся и пошел следом. Она спросила у ближайшего официанта:

— Который час?

— Десять минут первого.

Кёко придвинула свое лицо близко к лицу Юити.

— Ты перевел мои часы назад?

Из уголков его губ выскользнула озорная улыбка.

— Угу.

Кёко не рассердилась.

— Ну что ж, еще не поздно. Я должна идти.

Юити стал серьезным.

— Уже уходишь?

— Да, я должна идти.

В гардеробной она сказала:

— На самом деле я так устала за сегодняшний день. Играла в теннис, гуляла, танцевала…

Кёко приподняла свои волосы и с помощью Юити скользнула в пальто. Затем, уже облаченная в пальто, она снова широким и нежным жестом расправила волосы. Резко закачались ее агатовые серьги того же цвета, что и платье.

Кёко собралась с духом. Вместе с Юити села в автомобиль и сама распорядилась, куда подъехать в Акасаке. По пути следования машины она вспоминала уличных проституток, расставивших свои сети у входа в ночной клуб для ловли заморских клиентов. В ее голове бултыхался всякий вздор.

«О боже! Какая безвкусица этот зеленый костюм! А этот крашеный брюнет! Его приплюснутый нос! И хуже всего эта вполне приличная женщина, не умеющая затягиваться сигаретой! Можно подумать, что именно так и наслаждаются сигаретой!»

Машина подъезжала к кварталу Акасака.

— Поверните налево, будьте любезны. А теперь прямо, — распоряжалась она.

В этот самый момент Юити, помалкивавший всю дорогу, заломил ей кисти рук, зарылся лицом в ее волосы и поцеловал в затылок. Кёко вдыхала тот же самый аромат помады, который часто заполнял ее мечты.

«Самое время покурить, — подумала Кёко. — Сейчас это было бы очень стильно».