Делай со мной что захочешь

Снова вошла Рэйчел, на сей раз предварительно постучав.

— Тони решил уйти. Извини, что он был тут, когда ты вернулся, он свалился как снег на голову… Эти его чертовы дружки, которые присосались к нему, как пиявки, — ну, ты знаешь!.. Которые еще удрали от него перед Рождеством!.. Так они вернулись и хотят снова у него поселиться. А девчонка забеременела.

— Вот так, — сухо сказал Джек. Его не интересовал разговор о Тони: не мог он загружать свой мозг еще мыслями о ком-то. — Прочти-ка вот это, — сказал он, протягивая Рэйчел журнал. Он следил за ее лицом, пока она пробегала глазами статью. Узнав фамилию, она сразу нахмурилась. На ней были темно-синие брюки и толстый бежевый вязаный свитер, потому что по квартире гуляли сквозняки; волосы она зачесала назад и скрепила наподобие девичьего «конского хвоста». Когда она вот так хмурилась, на лбу у нее залегали морщинки, совсем как у Джека.

— М-да… ну и ну… После стольких лет… — медленно произнесла она. — Надеюсь, они выиграют дело. Надеюсь, они знают, как его выиграть.

— Я подумал, не поехать ли мне туда, — сказал Джек.

— Что? Зачем? В каком качестве?

— Ну, в качестве помощника, просто чтобы поболтаться там, — неопределенно ответил Джек. И уже произнося эти слова, понимал, что никуда он не поедет — слишком это было бы неразумно. К тому же он теперь несвободен. У него есть работа, постоянная работа пять раз в неделю: он же был консультантом в этом антивоенном Комитете, где сотрудничала Рэйчел, и в нескольких других комитетах, а потом у него сейчас на руках одно сложное, но многообещающее дело, где он выступает как платный юрист.

— Мы не в состоянии себе это позволить, — с горечью произнесла Рэйчел.

— Может, мне бы удалось раздобыть немного денег, — сказал Джек.

— Где?

Он передернул плечами.

— Я кое-что слышала о Ливи, — сказала Рэйчел. Брови у нее были по-прежнему нахмурены. — Говорят, он хороший юрист и человек очень консервативный. Наверное, им такой и нужен. Да. Дело может выгореть. Они ведь уже не первопроходцы. Могут и выиграть.

— Двоих только что оправдали в Техасе за то, что они пристрелили каких-то ребят на шоссе. Черных ребят, — задумчиво произнес Джек. — Но все равно, эти могут и выиграть. Им может повезти.

— Всем нам не мешало бы побольше везения, — заметила Рэйчел. Она присела на краешек стола, сложила на груди руки и вздохнула. — А ты-то как, как твоя простуда? — спросила она. И поправила ему воротничок: должно быть, загнулся. — Вид у тебя немного усталый.

— Простуда, по-моему, прошла, — сказал Джек. Он и забыл о ней. Он улыбнулся, глядя вверх на Рэйчел, у которой тоже вид был усталый и измотанный и, однако же, как ни странно, довольный. Ему приятно было, что Тони ушел и что у них есть несколько минут — больше десяти минут, — прежде чем придет этот незнакомец, он забыл, как его зовут, тот человек, у которого сын в Торонто. — А в Центре сегодня было как всегда, — сказал он. — Приходили какие-то люди, говорили, будто я назначил им, а я понятия об этом не имел. Но я всех их принял. Господи, настоящее столпотворение! Дело доходит до того, что я уже не помню, как меня зовут, я превращаюсь в голос, который говорит им, что надо делать, чего не надо, дает советы, наставляет, точно пятилетних детишек. И, однако же, все вроде бы идет как надо… Жаловаться я не могу. Мне это скорее даже нравится.

— Ты отлично справляешься, — сказала Рэйчел.

— Беда лишь в том, что столько народу нуждается в помощи, — сказал Джек. — И все они заслуживают ее, заслуживают моего безраздельного внимания. А для меня такие вот люди, отдельные люди, ты же знаешь, только и важны… только для них мы и существуем… я хочу сказать, вот им-то и надо помогать. Но иной раз я до того запутываюсь, что не могу вспомнить собственное имя или какого черта я там делаю.

— Ты делаешь все как надо, — сказала Рэйчел.

Он знал, что это так, но ему приятно было это услышать.

Джек следил за процессом — Штат Миссисипи против Сторра — и даже послал Ливи письмо, в котором написал, что это дело его очень интересует, что он представляет себе, как его надо вести, что надеется, суд вынесет приговор преступникам, и надеется также, что Ливи свяжется с ним по окончании процесса. Но Ливи так ему и не ответил. Джек прочел описание последних дней процесса и вердикт — лицо его пылало, словно все это затрагивало его лично: присяжные отсутствовали всего четыре минуты.

— Черт бы их подрал, грязные сволочи, — сказал Джек.

Было это в июле 1967 года. Джек прочитал отчеты о процессе в нескольких журналах и написал Ливи еще одно письмо, которое начиналось: «Надо же, чтобы так не повезло…» и занимало с полдюжины страниц, нацарапанных стремительным почерком, с кляксами; Джек изложил свои соображения по поводу того, что в рассмотрении дел о нарушении гражданских прав на Юге и в других местах наметился явный прогресс, и попытался утешить Ливи, упомянув о собственных неудачах, о провале попыток вывести на чистую воду торговцев наркотиками в Детройте, о нелепых преследованиях и сокращении пособий беднякам, — словом, об извечных бедах Севера… «Может быть, все-таки вовсе не на Юге надо было начинать», — писал Джек.

Он послал это письмо Ливи в Нью-Йорк, на адрес Комитета новых демократов, но ответа не получил.

— Этот мерзавец мог бы хоть признать, что я существую, — с горечью заметил Джек.

— Он, наверное, завален почтой. Наверное, получает сотни писем, — сказала Рэйчел. — Забудь об этом.

И Джек почти забыл о деле Хэрли. Но вот в январе 1969 года, когда жизнь его во многом изменилась и он уже не работал в Центре юридической помощи, поссорившись с начальством, и они с Рэйчел уже не жили в доме у Виргинского парка, куда однажды явился взвод по борьбе с наркотиками, и это значило, что дом стал меченый, Джек встретил молодого юриста, который помогал Ливи в деле Хэрли. Звали его Рикк Броуер; у него была скромная адвокатская контора в Энн-Арборе, и, чтобы подзаработать, он раз в неделю приезжал в Детройт преподавать на курсах для взрослых. Это был энергичный, неглупый молодой мужчина, в чем-то схожий с Джеком, но гораздо больший циник; он то и дело взрывался лающим ироническим смехом, который переходил в кашель, а кашель снова в смех.

— О, Господи, только не спрашивайте меня про дело Хэрли! — сказал он, закрываясь руками.

Они с Джеком зашли в бар поболтать. Джека все еще интересовало это дело, поскольку оно было связано с тем периодом его жизни, который уже отошел в прошлое и, однако же, не полностью отошел: ведь дело Хэрли свело его с Рэйчел. После 1967 года на Юге слушалось несколько дел менее серьезных и менее трудных — обвинения в непредумышленном убийстве или в намерении нарушить конституционные права, и все они закончились осуждением белых южан, хотя присяжные были белые, так что времена постепенно менялись и ситуация выглядела не столь безнадежной, как раньше. Поэтому Джека удивил и даже раздосадовал скептицизм Броуера.

— Это просто фантастика, что вы запомнили мое имя, — расхохотался Броуер. — Я не слишком афиширую мою роль в этом деле, и лишь в нескольких статьях было упомянуто обо мне. Да в общем-то я не так уж и много сделал. Но не могу сказать, чтобы я строил защиту как-то иначе, чем Ливи. Просто ему не повезло… Что ж, вы знаете Яву, верно? Не так хорошо, как я, к счастью для вас, а я провел там семь недель, и мне повезло, что мы проиграли, иначе там меня бы и схоронили. Сволочи! Весь округ — а значит, весь северо-восток штата — не одну неделю вооружался, и все вели себя так, точно в скверном телевизионном фильме: полиция останавливала нас за превышение скорости, проверяла документы и номера машин, какие-то здоровенные парни толкали нас на улице, даже маленькие детишки обзывали нас! А присяжные просто вышли из зала гурьбой и тут же вернулись со своим вердиктом. По-моему, им и четырех минут на это не потребовалось.

Джек сочувственно кивал.

— Самые важные свидетели с нашей стороны выглядели черт знает как, — продолжал Броуер. — Не знаю, что с ними стряслось — то ли они были до смерти перепуганы, то ли всегда были такими. У меня впечатление, что их накачали наркотиками. А вот дружки-приятели полицейских — те, наоборот, были с хорошими манерами, хорошо одеты, и все их показания сходились — опять же как в телевизионной пьесе. Очень скверной пьесе, где все слишком уж тщательно подогнано, время идеально выверено, диалоги отработаны и — никаких заминок. Все они твердили одно и то же: бутылка из-под кока-колы, выстрелы в порядке самообороны; Господи, да они могли бы спеть свои показания хором, в унисон! После того как был оглашен вердикт, все точно с ума посходили: обнимались, целовались, женщины плакали, даже убийца плакал — я забыл, как его звали… Сторр… я очень старался забыть это имя. А мэр города даже устроил банкет, чтобы отпраздновать победу.