Младший брат

— Ничего не понимаю,—пробормотал он.—Это что... взрывчатка?

— Динамит, — сказал Иван отрывисто. — Силикагель, пропитанный нитроглицерином. Не бойся,—хихикнул он, когда Марк осторожно положил куртку на спинку кресла. — Без детонатора не жахнет.

— Постой... Ты что, покончить с собой хотел?

— Меть выше. Человек десять бы на тот свет отправил, не меньше. Ну и себя самого, разумеется, за компанию. Я в Мавзолей сегодня опять ходил, — добавил он, помолчав. — С тобой когда — это была пристрелка. А в этот раз...

Марк по-прежнему недоумевал.

— Снова клоунствуешь?

— Заткнись!—взвизгнул Истомин.—-Ну-ка, примерь курточку! Примерь, нажми кнопку! А-а! Я очередь вперед пропускал... дети...

— Пожалел волк кобылу.

—И тошнило... а рассчитано было железно... уравнения на компьютере просчитывал... и саркофаг, и гэбэшников, которые очередь направляют...

Лицо у рассказчика побледнело, заострилось, говорил он жарко и бессвязно. Пронять друга, впрочем, ему не удалось...

— Детишек пожалел!—брезгливо перебил Марк.—На компьютере рассчитывал! Ну, добро бы пожертвовал ты, как говорится, жизнью за правое дело, хотя лично я никакого правого дела не вижу в том, чтобы взрывать никому не нужную мумию,—новую бы из воска вылепили в два счета. А ты вдобавок жив-здоров. Сказки мне рассказываешь, а сам молочко себе принес, в холодильник поставить хотел...

— Сволочь!—заорал Иван пуще прежнего.—И удара твоего никогда не прощу, так и знай! Ты мокрица, ты насекомое, ты никогда меня по-настоящему не понимал, ты...

— Отчего же не понимал, Иван? Сильных ощущений захотелось, по достоевщинке пройтись? Наука—слишком сухо, диссидентство—мелко да и опасно. Стучать—скучно и слишком грязно. А устройство свое ты когда отключил—в очереди? Или вчера? Или так и замыслил, чтобы не сработало?

Иван, мгновенно и густо покраснев, снова схватил свою куртку.

— И этого не прощу! На, попробуй! Надень! Провода—фальшивые, выключатель—ненастоящий, Истомин—шут гороховый! Да? Только дай мне из квартиры выйти, на лестнице обождать. Слабо? Он на самом деле поднялся с кресла.

— Слабо,—внимательно посмотрел на него Марк.—Так отчего же оно отказало?

— Понятия не имею,—почти прорыдал Иван.—Ну поверишь ли— я и взрывчатку, и запальную систему вчера испытывал в рощице. Эхо гуляло минут десять, стекла в домах дрожали. Система простейшая. Раскаляется проводок, детонирует одна коробочка, а от нее все остальные. Я вчера и батарейку новую купил. В ГУМе. Старая слабовата показалась. Нераспечатанная была, в пластиковом пакете, с гарантией. Дай-ка я ее отсоединю.

Среди технического хлама, кучей наваленного в стенном шкафу, он не без труда раскопал украденный некогда с работы армейский, крашенный защитной краской вольтметр. Присоединил клеммы к батарейке. Стрелка прибора рванулась, дрогнула и заколебалась у отметки полтора вольта.

— Погоди... что за дьявол... на ней же написано... черным по белому... девять вольт... срок годности... гарантия...

Марк посмотрел на злосчастную батарейку, на шкалу вольтметра, где тонюсенькая стрелка медленно, но неудержимо ползла в сторону нуля... И вдруг расхохотался неудержимым, нескончаемым, оглушительным истерическим смехом. Сбитый же с толку Истомин поначалу порывался что-то лепетать, но вскоре просветлел, робко ухмыльнулся и, наконец, присоединился к приятелю. Трое старушек, гревших на солнце свои кости у подъезда, оторвались от вязания и закинули головы кверху, гадая, с какого этажа доносятся эти жуткие квакающие звуки, перемежающиеся всхлипами и пристанываниями, и не надо ли, случаем, вызвать «скорую помощь» из психушки.

Через час с чем-то молочная лужа на полу исчезла, Иван с Марком сидели каждый в своем кресле и довольно мирно приканчивали бутылку коньяку, начатую еще позавчера.

— Все у меня погибло,—хмурился Иван, поднося зажженную спичку к своей исповеди, — мы с тобой теперь одного поля ягодки. Прежняя житуха кончилась, гангрена с ней произошла — и выход один, сам понимаешь. Я улетаю в Сибирь, сегодня же, поживу в деревне у школьного приятеля. Всесоюзного розыска, надеюсь, я не заслужил. Поохочусь месяца два, рыбки половлю. Суд к тому времени кончится, руки и у тебя будут развязаны. Живи покуда здесь. А вернусь — с подробным планом. Ты в нем, думаю, заинтересован не меньше моего, так?

— Что мне остается!

— Вот и славно. А гости незваные нагрянут—скажешь, Истомин на юге, оставил тебя квартиру стеречь. Будет и на нашей улице праздник, потерпи только. Веришь?

— Верю, верю, Герострат несчастный, отвяжись только. Да и что мне, повторяю, остается?

Глава седьмая

После обложных московских дождей, после жгучего холода ветреных октябрьских ночей, после серых, стесненных городским горизонтом утренних зорь и замешанных на мокром снеге—вечерних, после гнусных своих запоев и злобных бессильных слез, после унизительнейшего прощания с Конторой и отвратительных допросов «в качестве свидетеля по делу гр-на Баевского А. Е.»— словом, после всех своих драм и трагедий Марк попал, наконец, в земной рай. Покружив над серебристым, цвета лебяжьего пуха, морем, самолет мягко приземлился на узкую полосу батумского аэродрома, и стюардесса не без лукавой улыбки объявила, что за бортом двадцать четыре градуса тепла.

По-домашнему маленький аэропорт был почти безлюден. Лишь у железной ограды летного поля, в двух шагах от самолета, стояла небольшая терпеливая толпа — отъезжающие. На площади испускал короткие гудки полупустой автобус да выглядывали из своих запыленных машин ленивые таксисты, покуривая и взмахами фуражек приглашая разомлевших северян. Цвет отдаленных гор с расстоянием менялся с зеленого на желто-серый, а там и на синеватый, с белыми пятнами ледников: невидимое море насылало влажный ветерок, насыщенный запахами яблок, винограда, жухлой осенней листвы. Марк снова вздохнул. В фанерном павильончике закусочной предлагали пресный грузинский хлеб, красное вино, сыр, пучки зелени. Впрочем, для русских патриотов имелись вспухшие соленые огурцы да та же водка, по сто граммов которой осушили Марк с Иваном еще в Домодедове.

«Цихидзири! Зеленый мыс! Кобулети! Очамчира!»—со вкусом провозглашал Иван названия окрестных поселков, считывая их с плаката, где жизнерадостно скалилась парочка молодых курортников. Получив в багажном отделении свои маленькие чемоданы и увесистый ящик с лазером, они втащили все хозяйство в автобус и отправились в путь. Двум сотрудникам общества «Знание», которые решили совместить отдых у моря с чтением лекций по современным достижениям оптической физики, торопиться было некуда. Иван, тот даже захватил ласты, маску и подводное ружье, а теперь настаивал, что для начала надо обосноваться близ какой-нибудь турбазы и «непременно отодрать по одной-две золотозубых провинциалочки—юг, осень, романтика, дают безотказно, Марк, по опыту знаю...». Марк все больше отмалчивался, но в конце концов тоже слегка развеселился. Особо его привлек живописанный болтуном Иваном мандариновый сад, виноградник и хурма—плоды, по замыслу Истомина, должны были сами падать в рот постояльцам.

Сошли они в местечке Махинджаури, не доезжая пяти километров до города. Турбаза поблизости, действительно, имелась, а вот с жильем оказалось туговато—в любой день могли грянуть холода, а в хилых летних сарайчиках, для курортников предназначенных, отопления не было. Слоняясь по крутым улочкам поселка, выкликивая от калиток смуглых хозяек, одинаковым движением откидывавших со лба блестящие черные волосы, они забирались все дальше и дальше в гору. На участке хозяев, которые оказались благосклоннее остальных, ни мандаринов, ни винограда не было, зато под окнами дощатого флигелька журчал довольно задорный ручей и сияли-таки меж облетевших веток оранжевые фонарики обещанной хурмы. Оставили сумки, потащились на крошечный вокзал за остальными вещами, на рынке купили кинзы и зеленого лука, в магазине—порядочный кусок овечьего сыра. Купили и теплого хлеба. В окно доносился шум ручья, гоготанье хозяйских гусей, высокие голоса женщин, собиравших чай на соседском участке.