Учитель (Евангелие от Иосифа)

Берия не умел чистить яблоко. Правда, срезать кожу с ломтика труднее, чем с целого фрукта.

— Возьми целое! — подсказал я.

— Ара, эс ткбилиа. Цителиа! (Это сладкое. Красное!) — и пере-шёл на русский. — Хотя бы тот же Ватикан… Вы правильно однажды сказали, Виссарионович: у Римского папы армии нету. В самом Ватикане, правильно, солдат нету! — и перенёс взгляд с яблока на меня. — Потому что они служат в разных правительствах. На главных постах. Они тоже правы…

— Кто? — не понял я.

— На Западе. У Римского папы большая армия…

— Это всё ясно — и не говори глупостей! — остановил я его и взглянул на майора. — Вы долго жили за рубежом. Что там произойдёт, если Христос окажется… Ну, обманщиком?

— Он не обманщик! — вскинулся майор. — Наоборот: написал всё как есть! Точно и честно! Но этим народ не привлечёшь. Народу нужно невероятное. Не мудрое, а святое. Чего в жизни не бывает. Всё-как-есть народ не устраивает, а поэтому написанное для немногих было упрятано между строк. А для народа эту правду нарядили в чудеса и притчи. Как для детей. Детям не история нужна, а истории. Сказки… Детям нужно, чтобы герои умели всё…

Я остановил и его. Ибо ясно было и это:

— Я спросил другое: что произойдёт за рубежом?

Ёсик взглянул на Лаврентия. Тот соскоблил с ломтика последний красный островок кожицы и стряхнул его с ножа:

— Паписмедов жил в Иране… Там как раз ничего не произойдет. Там ислам. Но меня, Виссарионович, интересует пока не ислам, — и поправился. — Нас интересует Запад… Зачем нам возиться, если вместо нас справится Христос!

Потом поднял на меня глаза и договорил:

— Запад стоит на Иисусе, которого он, бодиши (извините), изговнял! Говорит одно, — Христос, мол наш бог, — а делает всё ему наперекор! Христос, пардон, Виссарионович, — Христос нам гораздо ближе, чем им! Он наш союзник! — и протянул мне очищенный ломтик. — Он их и развалит!

Я снова отказался от яблока. Лаврентий ухмыльнулся и опустил ломтик не на тарелку передо мной, а рядом.

На раскрытую Библию.

Потом разлил вино в два стакана и молча поднял один. Но — в отличие от Ёсика — не выпил.

— Он их и развалит! Дедас гепицеби! (Клянусь мамой!) — повторил Берия. — Без Армагеддона!

— Без Армагеддона?! — вздрогнул я.

Теперь — наоборот — ответил Ёсик. Но тихо:

— Армагеддон — тоже неправда…

Засуетившись, он забрал с книги мой ломтик и просунул его себе в горизонтальную щель под нависшим над ней носом.

89. Всякий остров убежал, и гор не стало…

В наступившей тишине произошли три события. Подряд.

Во-первых, эти две линии на Ёсиковом лице — длинный нос и узкий, короткий рот — напомнили мне образ опрокинутого креста.

Во-вторых, невесть откуда вернулась муха, которая замучила Мао. Теперь она уселась на Лаврентиеву лысину.

В-третьих, звякнул телефон.

Берия дёрнулся в кресле и объявил, что звонят ему. Наверное, Мишель. Муха вспорхнула.

Звонила, действительно, Мишель. Пока он слушал её и черкал в своём блокноте за моим столом, я следил за майором. Который не понимал, что жуёт яблоко. Зрачки в его глазах метались из угла в угол, но никуда оттуда вырваться не могли.

Лаврентий вернулся к нам, вырвал листок из блокнота, протянул его мне и пообещал, что скоро вернётся.

Слова он написал мне грузинские.

Из Пекина звонил, действительно, Первый. Премьер Чжоу Эньлай. Мишель узнала его не только по голосу, но и по фразам. Во-первых, Чжоу учился когда-то во Франции и часто вставлял французские слова.

Во-вторых, он умел изрядно выпить, и первым делом шутливо спросил у Мао — нужна ли помощь против грузин, которые тоже умеют пить. Мао ответил, что с ними сражается Ши Чжэ. Бесславно.

Потом премьер доложил Мао, что вчера ночью американцы стянули флот к водам Южной Кореи и прислали в Пекин телеграмму с требованием отвести войска от границы с Северной. По мнению Чжоу, Вашингтон приурочил манёвр к пребыванию председателя в Москве. Проверяет Сталина.

Потом премьер заговорил о японце Носага. Но связь внезапно прервалась. Мао не успел отдать никакого распоряжения.

Берия пошёл выяснять, почему именно связь прервалась. Есть подозрение, что прервал её сам Мао. И свалил на бога. Есть и другое подозрение. Что звонок — провокация. И позицию Сталина проверяет… Пекин.

Для меня, однако, главное заключалось в другом. Лаврентиевский листок был исписан жёлтым грифелем…

Ёсик ждал меня недолго. Ситуация — если она не выдумана — казалась мне идеально простой. Мао отказывается отвести войска или даже двигает их через наш Север к американскому Югу.

Вашингтон, не думая, лезет на рожон. И выплёскивает на китайцев седьмую чашу гнева. Если даже сперва и постесняется, Мао его вынудит это сделать. А там — как обещали — и мы. С нашей чашей. Последний суд.

Великий. Армагеддон.

— Майор! — поднял я взгляд. — Говорите — «тоже неправда»?

Ёсик не разобрался в моём тоне. Точнее, не понял — отчего я злился. Не совсем понимал пока и я.

— Гамиохра цигни тависи цители вашлит! (Испоганил мне книгу своим красным яблоком!) — буркнул я и поднял с журнального столика Библию, раскрытую на странице с широким влажным пятном.

Той самой странице, на которой — из-за стука в дверь — «седьмой ангел» не успел наслать на мир «великое земле-трясение». После чего «всякий остров убежал, и гор не стало.»

— Майор! — повторил я. — Что же тут «тоже неправда»?! Про «плач и рыдание» Вавилона? Про Сатану? Про Спасение? Или вот про «новое небо и новую землю», про «Новый Иерусалим»?

В яблочном пятне на тонкой бумаге слова про «Новый Иерусалим» смешались с буквами на оборотной стороне страницы. Как если бы эти буквы были написаны внутри.

Поначалу они мне мешали, но через несколько строчек я начал вспоминать слова, заученные ещё в детстве.

— Вот здесь написано, майор: «Не запечатывай слов пророчества книги сей, ибо время близко. Неправедный пусть ещё делает неправду, нечистый пусть ещё сквернится, праведный да творит правду ещё, и святый да освящается ещё. Се, гряду скоро, и возмездие Моё со Мною!»

Я снова поднял глаза на Ёсика:

— Что же тут не так? Так ведь оно и будет! И скоро! Но как же всё это будет без Армагеддона? Как?!

90. Армагеддон уже случился…

Ёсик промолчал и взглянул на свою правую кисть. Три пальца на ней вздрогнули и напряглись, но он пересилил себя и не дал им вытянуться. Расслабил руку и исподлобья поднял на меня глаза. Прямо под ними я опять разглядел опрокинутый крест.

Взволновался и я. И сразу же совершил смешную ошибку: следующие две фразы произнёс по-грузински. Как будто бы Берия — если бы подслушивал — не сумел бы их понять:

— Лаврентис ахла мхолод умокмедеба ацхобс… Хвелапери рогорц арис исе ром давтово… (Лаврентия устраивает сейчас только моё бездействие… Ему хочется, чтобы я оставил всё как есть…)

Эта ошибка была не только смешной, но и глупой. Ибо, наблюдая за его нервными пальцами, я вдруг забыл, что Ёсик ещё и майор. Под началом Лаврентия. Я зачеркнул эти фразы. Возвратился к прежнему вопросу:

— Забудь про эти слова… Но скажи, — как, спрашиваю, — всё случится без Армагеддона?

В этот раз Ёсик ответил. Но тихо, как в последний раз:

— Если спасение и случится, товарищ Сталин, то, да, — без Армагеддона. Армагеддон уже случился…

Теперь промолчал я. И тоже взглянул на свою кисть. Испещрённую жёлтыми пятнами. От которых в глазах зарябило.

— Да, случился… Это не пророчество, а история…

— Случился? — не поверил я. — Когда?

— В 70-м году.

— В 70-м? — переспросил я. — Новой эры?

Ёсик улыбнулся:

— 70-й новой эры — это сейчас. Я имею в виду Христову.

Я улыбнулся тоже:

— Что же равносильное тому, что — сейчас, произошло тогда? В том 70-м?

— Пал Иерусалим.