В зеркале забвения

Додин со смешанным выражением восхищения и удивления смотрел на песню-танец Гухуге, и даже порой по-собачьи повизгивал, как-то покрикивал, стараясь попасть в тон старой чукотско-эскимосской песне.

Расходились далеко за полночь.

Гухуге и Коравье идти недалеко — они жили в студенческом общежитии во дворе двухэтажного зеленого здания филологического и восточного факультетов университета.

С того вечера прошло более сорока лет. Дом снаружи хорошо сохранился, но в неожиданно тесном дворе не оказалось ни пивной, ни бани, ни отделения милиции. Удивительно, как они тогда помещались в этом небольшом пространстве?

Но в дворовом флигеле, где снимал комнату Гэмо, вроде бы по-прежнему жили люди.

Георгий Незнамов медленно поднялся на второй этаж и нажал кнопку звонка. Дверь открылась неожиданно быстро, и перед ним предстала неопрятная пожилая женщина, спросившая грубым., охрипшим голосом:

— Вам кого?

— Вы здесь давно живете? — спросил Незнамов.

— Всю жизнь… А вы, собственно, кто?

— Дело в том… Понимаете… Я ищу одного знакомого… Можно мне войти?

Женщина подозрительно оглядела Незнамова и не очень уверенно пригласила:

— Ну, входите.

Кухня была та же, а ванная комната, которая в те годы служила просто кладовкой, похоже, теперь использовалась по своему назначению.

Незнамов сел на краешек предложенной табуретки. Открылась дверь ближайшей комнаты, и девичий голосок недовольно спросил:

— Кого это принесло в такую рань?

— Это не к тебе! — резко ответила женщина, пристроилась напротив и закурила. — Я вас слушаю…

— Человек, который здесь жил летом пятьдесят первого года…

— Когда, когда? — переспросила женщина.

— Летом пятьдесят первого, — уточнил Незнамов.

— Больше сорока лет назад! Знаете, сколько народу сменилось с тех пор? Не счесть! Постоянно жила только наша семья, Додины, пока мы не заняли всю квартиру, и то только благодаря отцу, который был ветераном войны.

— Но этого человека вы должны были запомнить. Его звали Юрий Гэмо, и он был студентом северного факультета Ленинградского университета. По происхождению чукча. Он был женат, жену его звали Валентина. У них только что родился сын, Сергей.

— Юрий Гэмо… — задумчиво повторила женщина. — Нет, такого не было здесь. Жили грузины, чеченцы, эстонец, а чукчи не было…

— Может, припомните? — Незнамов умоляюще посмотрел на женщину.

Нет ничего хуже состарившейся красавицы. То, что украшало Маргариту Додину в молодые годы, со временем трансформировалось в какие-то уродливые формы. Когда-то роскошные волосы превратились в пук неопределенного цвета, который трудно было назвать волосачи, все лицо забугрилось, аккуратный носик навис мясистым отростком свекольного цвета над когда-то пухленькими вишневыми губками. Даже глаза выцвели, как чернила на старой рукописи.

— Он был чукча, — повторил Незнамов.

— Уж чукчу я бы как-нибудь запомнила, — усмехнулась Маргарита Додина. — Сама вербовалась на Чукотку в молодости, на прииск Нультин. Три года отработала там… В наш поселок частенько наведывались оленеводы, меняли мясо и шкуры на водку… Но здесь никакого чукчи не было.

— А когда вы жили на Чукотке, не слышали про тамошнего писателя Юрия Гэмо? — спросил Незнамов. — Он был довольно известный человек.

— Мы такими вещами, как местные писатели, не интересовались у — сказала Маргарита, стряхивая пепел папиросы прямо на пол. — Приезжал к нам местный ансамбль «Эргырон», а про писателей не слыхивали… Разве они у них есть?

Незнамов ничего не ответил. Его вдруг охватило чувство невыразимой тоски и печали, и он, торопливо попрощавшись, вышел на улицу.

Он остановился на некоторое время возле поникшего Крузенштерна, потом побрел дальше к университету, пересек трамвайную линию у выхода на мост Лейтенанта Шмидта и спустился у сфинксов к Неве.

Он не замечал, прохлады гранита и думал о том, как кратка и мимолетна человеческая память. На лице Маргариты Додиной отпечатались не только бурные годы, проведенные отнюдь не мирно с несколькими мужьями, три года на прииске Нультин на Чукотке, но и многолетнее воздействие неумеренного потребления алкоголя во всех его видах. Да, это зелье отшибает память напрочь. Но не запомнить единственного чукчу, жившего в этой квартире в годы ее молодости, когда она еще была прекрасна, юна и когда память сохраняет все, что попадается на глаза, без разбору!

Кто же здесь может помнить студента Юрия Гэмо, напечатавшего первые стихотворения в учебнике для чтения на чукотском языке? Северного факультета давно не существует, его закрыли в пятьдесят четвертом году и вместо него открыли такой же факультет в Педагогическом институте имени Герцена. И вряд ли сохранились какие-нибудь архивы в зеленом здании филологического факультета.

Сложность поисков Незнамова состояла еще и в том, что он мог воскрешать жизнь своего двойника только в строгой последовательности, каждый раз соприкасаясь с тем местом, где жил Юрий Гэмо. Его вела интуиция и внешняя воля, которой он подчинялся. Он надеялся, что на каком-то этапе прояснится нечто… Что именно, Незнамов не мог определить даже приблизительно, понимая и покоряясь тому, что как минимум несколько недель ему придется побыть в Петербурге, возвращаясь в Ленинград, в ту жизнь, которая вставала перед ним, неумолимо и настойчиво и в памяти, и в воображении.

Возвратившись в гостиницу «Октябрьская», он со вкусом поужинал в ресторане, выложив почти всю месячную пенсию.

4

Войдя в комнату, Незнамов нашел на полу, под дверью листок. В номере было жарко, но если открыть окно, становилось еще хуже: летний городской зной, насыщенный бензиновыми испарениями и запахом нагретого асфальта, скреб горло, вызывая сухой, надсадный кашель.

Улегшись на кровать, Незнамов прочитал: «Дорогой друг! Если вы хотите приятно провести время в обществе молодой и красивой девушки, позвоните по телефону 272-34-21. Конфиденциальность и безопасность, а так же здоровье гарантируется».

Гостиница кишела проститутками. Порой казалось, что их больше, чем самих постояльцев, испуганно проходящих мимо самоуверенных длинноногих, короткоюбочных девиц в сопровождении плечистых молодцов с короткой стрижкой. Они громко и весело переговаривались между собой и, похоже, чувствовали себя здесь настоящими хозяевами. Скомканный листок упал на пол, и Незнамову показалось, что он на несколько минут задремал. Резкий телефонный звонок разбудила его. Он поднял трубку и услышал воркующий женский голос:

— Вы получили послание?

— Нет… То есть да, — запинаясь, произнес Нежадное, не ожидавший такой наглости.

— И что вы решили?

— Ничего!

Незнамов бросил трубку и выругался про себя. Но телефон зазвонил снова. Он не брал трубку довольно долго, но потом подняли, ее, намереваясь как следует отчитать назойливую девицу, пригрозить вызвать милицию, хотя, как он заметил, здешний милиционер весьма дружелюбно болтал с проститутками и приветливо здоровался с ними.

Но это был сын.

— Ты что, спал?

— Да, задремал.

— Тебе ничего не нужно? Денег хватает?

— Более чем хватает, — ответил отец. — Не беспокойся.

— Если что нужно, звони! Вот мой номер мобильного телефона. По нему ты всегда можешь меня застать… Как долго ты еще собираешься пробыть в Питере?

— Точно не знаю…

— Не торопись! Наслаждайся, развлекайся! Будь здоров!

Замечательный все-таки у него сын! Хотя даже в самых смелых мечтах отец не предполагал, что октябренок, потом юный пионер, а затем комсомолец и даже член бюро райкома ВЛКСМ станет преуспевающим предпринимателем, самым натуральным капиталистом. Если такое случилось с сыном, и жизнь повернулась совершенно непредсказуемым и невероятным образом, чего уж тут удивляться тому, что случилось с самим Георгием Незнамовым, с его другой судьбой и другой жизнью, следы которой он пока не находит? Жизнь Юрия Гэмо оживает только в его воображении. Но ведь она была! Иначе она бы не возникала в таких подробностях, которые невозможно придумать, такое не может даже присниться в самых живых сновидениях. И это не мистика, где все подернуто туманом недосказанности, загадочности, ореолом таинственности. Та жизнь представала в суровой реальности послевоенной действительности, когда по Невскому проспекту на подшипниках катили безногие, когда шинель была главной одеждой простого человека, а немецкий трофейный габардиновый мантель выдавая недавно демобилизованного офицера, закончившего войну в Германии, когда эвакуированные ленинградцы, возвращаясь, не находит не только своих близких и родных, но часто собственного жилья…