Исцеляющая любовь

— А как тебе я? — с оттенком негодования вскинулся Барни.

— Не понял тебя, сын…

— Ты что, не заметил, что я теперь выше Лоры?

Отец с минуту раздумывал.

— Да, кажется, действительно выше.

Своими неогеоргианскими стенами из красного кирпича и башенкой средняя школа Мидвуд повторяла архитектуру корпусов Бруклинского колледжа, к территории которого она непосредственно примыкала.

На стене величественного мраморного вестибюля красовался девиз школы: «Вступи под эти своды, чтобы расти духовно и физически. Расстанься с ними, чтобы лучше служить Господу, своей стране и ближним».

— Ого! Звучит вдохновляюще, правда, Барн? — сказала Лора, когда они в благоговении уставились на высеченные в камне слова.

— Ага. Особенно я рассчитываю вырасти физически — чтобы пройти отбор в баскетбольную команду.

Среди девушек Лора выделялась как ростом, так и яркой внешностью. Очень скоро и новенькие, и выпускники, любящие покрасоваться спортсмены и члены школьного совета стали по делу и без дела мерить школьную лестницу, стараясь попасться на глаза Лоре и попытаться назначить ей свидание.

Это кружило ей голову. На нее вдруг обратили внимание мужчины. Точнее — парни. И их настойчивые знаки внимания помогли ей забыть, как горько она прежде сожалела, что родилась девочкой. (Когда-то она даже пожаловалось Барни: «Мало того что я уродина, но еще и такая длинная, что это всем бросается в глаза».)

Если в первые дни в новой школе Барни с Лорой обедали вместе, садясь в буфете за какой-нибудь уединенный столик, то теперь вокруг нее вилось столько старшеклассников, что Барни и не пытался к ней пробиться. («Кастельяно, я боюсь, меня твои поклонники растопчут».)

Сам Барни не слишком преуспел на личном фронте. Новенькие девочки, казалось, вовсе не жаждали встречаться с мальчиками-новичками. Как бывает в спорте, ему надо было с годик подождать. И он удовольствовался смиренными мечтаниями о Куки Клейн, предводительнице медвузовских болельщиц.

Барни проявлял недюжинное упорство. Несколько раз в неделю он поднимался в пять утра и садился за зубрежку, освобождая послеобеденные часы на баскетбол. Поскольку сезон еще не начался, игроки университетских команд частенько выходили погонять мяч на школьной площадке, и он хотел собственными глазами взглянуть на своих будущих соперников.

После того как остальные игроки расходились по домам, в сгущающихся сумерках, при свете фонарей, Барни подолгу отрабатывал прямой бросок, крюк и штрафной.

Только накидавшись вдоволь, он садился в троллейбус на Ностренд-авеню и по дороге домой устало читал учебники.

Естественно, программа его занятий включала стандартный набор обязательных предметов: математику, гражданское право, английский, естествознание. Но в качестве одного из факультативов он выбрал латынь, рассчитывая таким образом доставить удовольствие отцу.

Этот предмет он просто обожал и получал особую радость, выискивая латинские корни в родном языке. Вокабуляр его активизировался, стиль прозы стал элегантным (от латинских слов vocabulum, actio, stylus, ргоsa, elegans).

К восторгу Барни, весь язык вдруг обрел осязаемость, не говоря уже о том, насколько обогатился его собственный словарь. Теперь при каждом удобном случае он демонстрировал это богатство. На простой вопрос учительницы английского, достаточно ли он серьезно готовился к промежуточной контрольной, Барни отвечал примерно так: «Препарирование материалов для аудиторного опуса шло активно».

Но если Харольду Ливингстону и льстил выбор сына, то он никак этого не показывал, даже если Барни специально задавал ему какой-нибудь особенно мудреный вопрос по латинской грамматике.

Сын пошел к матери.

^ Мам, ну что такое? Папа что, не рад, что я учу латынь?

— Конечно рад! И гордится тобой.

«Так. Выходит, ей отец сказал. Тогда почему же он мне ни словом не обмолвился?» — подумал Барни.

В один прекрасный день он прибежал домой после контрольной по латыни и прямиком взлетел наверх, в кабинет отца.

— Пап, смотри! — он, запыхавшись, протянул отцу тетрадь.

Харольд сделал длинную затяжку, после чего стал смотреть работу сына.

— А, ну да, — рассеянно пробормотал он, — я в этом году со своими тоже Вергилия читаю.

После чего опять замолчал.

Барни взволнованно дожидался похвалы и не удержался от реплики:

— Если хочешь знать, у меня лучшая оценка в классе!

Отец кивнул и наконец повернулся к сыну.

— А знаешь, в каком-то смысле мне от этого делается грустно…

У Барни вдруг пересохло во рту.

— Если честно, я жалею, что в моем классе нет такого ученика, как ты.

Этот день, этот час, эти слова Барни запомнил на всю жизнь.

Оказывается, отец все же одобряет его!

Лора приняла важное — и неожиданное — решение. Она небрежно упомянула о нем, когда они с Барни, как обычно, ехали домой в троллейбусе.

— Я буду баллотироваться в президенты.

— Ты с ума сошла, Кастельяно? Президентом Соединенных Штатов ни одна девчонка не может стать.

Она насупилась.

— Барн, я говорю о совете класса.

— И это тоже безумие. Ты что, забыла? Во всем Мидвуде нас только двое из сто сорок восьмой школы. Кто тебя станет поддерживать на выборах?

— Ты.

— Да, но это только один голос. Ты же не рассчитываешь, что я забью урну фальшивыми бюллетенями?

— Но ты мог бы помочь мне написать предвыборную речь. На классном часе каждому кандидату дадут по две минуты на выступление.

— И ты уже знаешь своих соперников?

— Нет, но думаю, девочек среди них нет. Послушай, что у тебя в воскресенье? Не поможешь мне? Ну пожалуйста!

— Так уж и быть. — Он вздохнул. — Помогу тебе сделать из себя дуру.

Какое-то время они ехали молча, уткнувшись в учебники. Потом Барни сказал:

— Я и не знал, что ты такая честолюбивая.

— Да, Барни, — призналась Лора, понизив голос. — Я жутко честолюбивая!

В результате все выходные были потрачены на то, чтобы сочинить двухминутную речь, способную перевернуть мир. Сначала масса времени была убита на изобретение экстравагантных предвыборных обещаний (наподобие бесплатных пикников на Кони-Айленде). В результате Барни пришел к заключению, что политическое искусство любого уровня состоит главным образом в том, чтобы представить лживые обещания как самые достоверные. Иными словами, в умении убедительно врать.

И он посоветовал Лоре построить свою речь на таком макиавеллиевском понятии, как «честность».

На классном собрании Лора держалась просто и естественно, что являло резкий контраст с соперниками, насмешившими аудиторию нелепой жестикуляцией и напыщенностью.

Ее речь разительно отличалась от других выступлений и своим содержанием. Она откровенно призналась, что Мидвуд ей так же внове, как была вся Америка каких-то несколько лет назад. И что она благодарна своим одноклассникам за теплый прием не меньше, чем стране, приютившей ее семью. И единственный способ для нее отблагодарить Америку за гостеприимство — это труд на благо общества. Если ее изберут председателем классного совета, она не обещает своим слушателям никаких чудес, никаких воздушных замков, ни того, что в каждом гараже появится спортивная тачка (смех в зале). Единственное, что она может твердо обещать, это честность.

Аплодисменты нельзя было назвать бурными. Не потому, что на одноклассников ее речь не произвела впечатления, а, наоборот, потому, что ее безыскусная манера, ее не вызывающая сомнения честность и — кто станет это отрицать? — привлекательная внешность совершенно заворожили их.

Фактически к моменту окончания собрания и исполнения гимна школы ее избрание было уже делом решенным. Недоставало только ковровой дорожки до самого дома!

— Кастельяно, молодец! Ты справилась. Полный отпад! Бьюсь об заклад, ты еще и председателем всего школьного совета станешь!