Сны Флобера

Орест наполнил её жизнь эросом, чувством чего‑то запретного. В любви с ним она ощущала себя соучастницей недозволенного, едва ли не преступницей.

С тех пор как он уехал, она несла обиду так бережно, словно боялась расплескать даже капельку, видимо потому, что эта несчастная капелька оберегала её от пустоты. Сердце хоть чем‑то должно быть наполнено. Однако если долго хранить обиды, то они, как вино, перебродив, превращаются в уксус, которым можно ненароком отравить или отравиться…

Она добрела до зоомагазина, почти не замечая окружающей городской жизни. Боязливо переходила дорогу на зелёный свет светофоров, избегая молодых симпатичных прохожих. В своём кожаном плаще, кожаной шляпе и очках в толстой оправе она напоминала черепаху. Было безветренно, и воздух на дороге казался грубым, как рогожа. Она поднялась по ступенькам, открыла неприглядную дверь. В магазине её приветливо встретила белокурая продавщица. Привлекательная девушка обещала заказать круглый однолитровый аквариум, о котором мечтала Марго. Наблюдая за рыбками, она наклонилась. Зелёное стекло большого круглого аквариума приняло восхищенное лицо женщины, словно впустив его в себя, внутрь. Если смотреть с противоположной стороны, то покажется, что лицо и есть аквариум, в котором флегматично колышут плавниками золотые рыбки. По щеке ползла улитка, оставляя за собой светлую дорожку. Улитка, вытянув рожки, медленно заползла на веки. Вдруг из улитки стал медленно выползать черный червячок экскрементов и, обломившись, покатился вниз по выгнутому стеклу на дно, затерявшись среди придонных камней.

Марго выпрямилась, восстановив свой прежний облик.

— Приходите через неделю, — сказала продавщица.

— Хорошо, непременно! — согласилась Марго.

На улице сумеречно. Жидкий свет фонарей. Машины мчат с включёнными фарами. Марго пошла к железнодорожному вокзалу на трамвай. На седьмом номере доехала до Фокина, затем сделала пересадку на троллейбус. Она поднялась на свою башню. Дома никто не ждал. И всё‑таки ей представлялось, что Орест подогревает чай и смотрит телевизор в ожидании звонка в дверь. Он будет встречать, как всегда, нагишом. Он просто не любит одежды, которая буквально сама спадает с него: то пуговица отлетит, то резинка лопнет, то жарко.

— Оденься! — велит ему она. — Соседи увидят в окно.

Взглянув на неё волоокими, как у телёнка, глазами, он накидывает рубашку, а через пять минут опять ходит нагишом. Она смущается, а он смеётся: чудная щербинка, ползуба нет, обломал в детстве, говорит, что упал с дерева, когда обрывали листья, чтобы приблизить зиму.

Город выматывал Марго; усталая, она стоит на пороге. Переводит дух и, не снимая перчатки, нажимает на звонок. В тот же миг нараспашку отворяется дверь — картина прежняя, желанная. «Какая симпатичная непристойность!» Она заслоняет обнажённого мальчишку своим телом, принимая его в объятия.

Она с улицы, холодная, заснеженная, а он всегда такой горячий!

— Фу, наконец‑то, добралась! Как ты без меня? — с поцелуем произносит Марго.

— Скучаю, моя красавишна!

Озябшие руки она отогревает о его горячее тело.

— Давай‑ка, помогу тебе снять этот кожаный футляр, — говорит Орест.

Марго ставит ногу на табурет и жестом показывает на сапог. Он садится на корточки, расстёгивает молнию, помогает стянуть сапоги — с одной ноги, потом с другой.

— Долой вериги! — произносит она.

Жизнь опять превосходит её ожидания и воображение. Марго переодевается долго, очень долго. Он всё время мешает ей, как её любимая собачка.

— Ах, какой ты лизунчик! Скоро, скоро будем ужинать. Чем это у нас так вкусно пахнет, мой поварёнок?

Затем она идёт в ванную, тщательно смывает с лица крем и грим. Вот такой простой она нравится ему куда больше; в своём доме, среди своих вещей она совершенно другая женщина, естественная, а на работе или на улице не похожа на саму себя: чопорная, надменная, пугливая. Орест не может привыкнуть к таким метаморфозам. Он накрывает стол на кухне.

— Будем ужинать, что Бог послал, — сообщает Орест.

Они выпивают по сто грамм водки — «с устатку». Потом еще по стопочке, а недопитая бутылка исчезает в холодильнике. За ужином Марго начинает жаловаться на своих коллег, на студентов, на маму, на подругу, на город, на погоду и еще на что‑то…

Он, как всегда, утешает, утешает, любит, любит, любит…

— Сегодня поздно ночью будут передавать концерт Мадонны в Барселоне, впервые показывают по нашему телевидению, хочу посмотреть, — позёвывая, объявляет он.

— А, это та самая белокурая бестия? И послушаем, и посмотрим, — соглашается она.

— Я пойду купаться, — говорит он.

— Только быстренько! Ты такой взмыленный, вся спина вспотела. И под мышками пахнет, а приятно. Почему ты не выбриваешь их? Какой у тебя терпкий запах! А чем пахнет потайной кармашек? — приговаривая, Марго берёт его мальчика.

Она со смущением обнаруживает, что он возмужал, набрался силы, крепыш, как новобранец.

— Ах, фигляр какой! На кадета похож!

— ……….

Он всегда посмеивается над ней. Какие милые фривольности!

Марго предпочитает не отягощать их совместный быт интеллектуальными разговорами, ведь за день так намаешься, говорит она, что к вечеру чувствуешь себя выпотрошенной краснопёркой. К тому же он, невыносимо наивный, может понять её неправильно. Как случилось, что он приручил её?

Она слышит, как скрипнула дверь в ванную, и полилась вода. Убавив громкость телевизора, она взяла в руки «Новый мир». Вдруг потянуло холодом. Это был не сквозняк. Неприятная мысль о расплате за счастье, обыкновенное человеческое счастье, которое никогда не даётся даром, вынесла её из благодушного настроения. Какую же цену она должна заплатить?..

Её охватил страх. Разница в возрасте, как корда, держит их на расстоянии; вернее, эта корда существует для неё. «А ведь он мог бы быть моим сыном, ровесником моего ребёнка, если бы не аборт…» Марго невольно закрыла глаза, и тяжелый стон вырвался наружу. «Дурочка, надо было рожать!» — слышит она голос мамы. Теперь она соглашается с гипотетической перспективой быть матерью — одиночкой. Поздно. «Он не любит меня, он просто играет в любовь, ему что‑то надо от меня. Иначе, зачем ему спать со мной?» Она уверена, что бескорыстной любви не бывает. Отсюда её мнительность.

С этими мыслями она очнулась перед дверью своего дома, стряхнула с пальто снег, потопала ногами. «Как хороши твои ножки, как у Истоминой!» — слышит она игривый тон Ореста. Из дверей подъезда выскочил чёрный лабрадор, потом хозяин на поводке. Сквозь зубы поздоровалась. Сейчас она войдёт в свою пустую комнату, включит свет в прихожей, из тёмной комнаты на неё накинется тишина. В другой час она была бы рада, чтобы эта тишина иногда кидалась на неё с громким лаем или хотя бы немного поскулила, слизала её горячую слезу… Вот так запросто он превратил её дом в склеп воспоминаний. Как‑то он разбудил её поцелуями в затылок. Она повернулась к нему и, не открывая глаз, промурчала:

— Мур — мур — мур. Мяу — мяу — мяу.

— Милая, мне приснился страшный сон.

— Давай я поцелую твои глазки, и всё пройдёт.

— Мне приснилось, будто я проснулся в каком‑то помещении на каменном полу, я сжался в клубок от холода.

— Ах ты, мой зяблик, я согрею тебя!

— Солнечные лучи падали через дверь наверху, к ним вела винтовая железная лестница. Я огляделся: с четырёх сторон в нишах стояли гробы. Нет, не так. Меня занесло в какой‑то город. Он весь такой симметричный, бесконечный проспект до горизонта. То ли город, то ли библиотека. Дома как огромные тома с золотыми латинскими надписями на фронтоне. Красивые особняки. Были сумерки. По дороге шли три девы, среди них, мне показалось, — нет, теперь я уверен — была ты, хотя твоего лица не видел. Они шли, шли, шли, пока не скрылись в темноте, и вдруг обернулись сиянием трёх звезд в черном небе. Кто‑то сказал: «Это три Марии». Ты слышала о таком созвездии?

— Нет, не слышала. А, кажется, это в Южном полушарии — Южный Крест так называют.