Небелая ворона

— И как она отреагировала? — спрашиваю я, вытянув голову вверх.

— Сначала она ничего не говорила, — тихо отвечает Генри, — а потом сказала: «Ты слишком молод».

— А дальше?

— Еще, что время на моей стороне. Time is on my side. Что во мне есть кое-что особенное. И когда я стану старше, мной будут интересоваться женщины. Они будут в меня влюбляться, это она тоже сказала Но безумно счастливым ее слова меня не сделали. Потом она подошла к окну и стала смотреть на дождь. И снова повернулась ко мне. Заговорила про время вообще. Это для того, чтобы нарушить повисшую между нами тишину.

— Про время вообще, — повторяю я и добавляю язвительно: — Это ведь твоя любимая тема.

— Да уж, — Генри вздыхает, — это моя любимая тема. Я был в отключке и даже удивляюсь, что помню, как она себя вела Она сказала: «Можно подумать, что время не обращает на нас внимания. Что оно не интересуется судьбой каждого из нас и глотает всё подряд. Но это не совсем так. Время начинает думать про тебя задолго до того, как ты сам в состоянии подумать о нем. Представь себе, сколько всего ему надо было подготовить, чтобы ты вообще существовал, чтобы ты был. И параллельно оно должно было готовить места, в которых ты побываешь, пока живешь». «Получается, — спросил я ее озадаченно, — что места, в которых я побываю, в каком-то смысле существуют только для меня?» — «Да, в каком-то смысле да». — «Но ведь получается, что время заинтересовано в том, чтобы я существовал». — «Точно. Оно как слуга, который заранее понимает, что хозяин устанет, и стелет ему пораньше постель. Разница между слугой и временем состоит только в том, что слуга служит постоянно и исключительно своему хозяину, а время, кажется, служит только самому себе и не слушается никого. Это приблизительно так, как будто оно стелет кому-то постель, чтобы каким-то образом лечь в нее самому. И я понятия не имею, что оно готовит с помощью факта нашего с тобой существования».

В какой-то момент в дверях появилась мать. И мы все пошли в гостиную, чтобы поболтать еще и там. Мама рассказала Кристине про особый камень силы, который та должна положить под подушку. Потому что это полезно. Оникс. Он якобы создает гармонию между нашей оболочкой и ядром, что-то типа того. Приносит радость. Шикарно! Через полтора часа Кристина ушла. Остаток дня я провел в кровати — таращился через мокрое стекло на улицу. Лежавший под моей подушкой оникс пальцем о палец не ударил, чтобы мне стало лучше. Кстати, Кристина не придумала ничего лучше, как тут же со всех ног помчаться к Йенсу и выболтать ему всё. А тот сказал мне, что теперь он хотя бы понимает, почему я все время лезу к нему с вопросом, не влюблен ли он. В дальнейшем он постоянно давал мне гнусные приятельские советы, как можно завоевать ее сердце. Если задуматься, то это сплошной абсурд.

Фотографии — фальшивка. Фотографии, сводящие меня с ума, заставляющие терзаться от похоти и позволяющие кончить в одиночку. По телевизору я видел передачу, в которой рассказывали, как их подделывают. Женские ноги удлиняют с помощью компьютера. Задницы становятся более круглыми, титьки большими, глаза голубыми, как вода в бассейне. Посмотри на меня! Я хочу к тебе в кровь! Хочу изменить твои клетки! Завладеть ими! Будь как я! Найди меня в реальной жизни! Фотографии везде. Но похоть, которую они вызывают, уходит в пустоту.

— Мне здесь тесно, — говорит он вдруг, — не могли бы мы ненадолго выйти в коридор?

— Давай выйдем.

Мне кажется, это хорошая идея. Мне тоже хочется ненадолго выйти. Лучше бы, конечно, одному. Но получить все сразу невозможно. Генри снова спускается по лестнице. В коридоре горит тусклый свет. В окно почти ничего не видно. Кроме самого себя. Но если я смотрю на свое отражение, то заглядываю в еще более глубокую тьму, чем та, что за окнами. Мы оба встаем к окну. Забавно снова увидеть лицо Генри целиком. Грустными глазами он смотрит на что-то нереальное за своим отражением. Складывает руки на своей худенькой голой груди. Вдруг недалеко от нас открывается дверь и две девчонки, хихикая, — выходят из купе в коридор. Одна качается, роняет наполовину наполненный стакан и падает сама. Громко хохоча, катается на спине. Вторая смотрит на нас, как бы прося прощения. «Она слишком много выпила». Пытается поднять подругу. Обе снова исчезают в своем купе. Только стакан так и валяется на полу. До чего же обе симпатичные! Я их уже видел, когда входил в поезд. Генри смотрит на меня. На его губах появляется нежная улыбка.

— Знаешь, я безумно мечтаю о девушках.

— Об обеих сразу?

— И об этих тоже. Обо всех. Так мечтаю, что просто не выдержу. Желание грызет меня днем и ночью. Я так люблю девушек! Они самое замечательное, что есть на свете. У них какие-то сверхъестественные учителя по всем предметам. Кажется, что земля лично учила их по ней ходить. Ветер показал, как проводить рукой по волосам.

Звезды рассказали, что значит расстояние, а у огня они сами подглядели, как нужно гореть, да и не только это: именно огонь показал им, как затухают.

— Ага, а спирт продемонстрировал, как долбануться мордой об пол в поезде.

— Заткнись. Всё так, как я сказал. Я их люблю. И знаешь, что самое ненормальное?

— Нет.

— Что при этом мне хочется их убивать, причем самым жестоким образом. — Какое-то мгновение он смотрит на меня, а потом переводит взгляд в пол.

— Почему?

— Они безумно заносчивы. Думают, что и пальцем пошевельнуть не надо. Достаточно уже того, что они сидят и откидывают волосы со лба И еще они постоянно дают понять, что нужно сдвинуть горы, чтобы иметь право находиться рядом. Но сдвинуть горы никак не получается. Мне — никак.

— Ты говоришь, как этот жирный Йенс. Все они абсолютно разные. Но кое-что у них есть и общее: все они люди. Это важно. Я думаю, они хотят, чтобы к ним относились как к людям, а не как к существам сверхъестественным. Такое отношение чертовски давит. Мне кажется, очень трудно соответствовать представлению о сверхъестественном существе, если ты родился на Земле. Представь себе, от тебя потребуют, чтобы ты, двигая ногами, каждый раз делал это так, как будто ходить тебя учил самолично господин Ветер. Я бы не смог сделать ни шагу. Вот ты говоришь, что нужно сдвинуть горы, чтобы иметь возможность находиться с ними рядом. Думаю, что все с точностью до наоборот. Они все время двигают горы. И мы от них этого требуем.

Генри опускает голову. И молчит. Молчит довольно долго. Поезд поворачивает.

— То есть они действительно существа неземные, — говорит он наконец и улыбается.

— Да, — отвечаю я и набираю побольше воздуха, — они действительно существа неземные. — Мы ухмыляемся, глядя друг на друга.

— Знаешь, что я думаю? — говорит он спустя некоторое время.

— И что же ты думаешь?

— Думаю, что нам всем нужно средство защиты от всех этих крылатых свиней, которые парят за нашими окнами.

— Что еще за свиньи?

— Свиньи, которые всех пугают, пролетая мимо. Эти, огромные. Черные. Как будто у них обожженная кожа. А крылья из белых перьев. Смотрят на тебя злыми, горящими красными глазами.

— Что же делают эти свиньи?

— Не знаю. Может быть, что-то предвещают. Может быть, это какие-нибудь посланцы, хотят сказать, что душа изранена. Или что есть угроза сойти с ума. В любом случае следовало бы повесить на окно две большие занавески, чтобы этих тварей было не видно. И чтобы они тоже ничего не видели. Средство защиты.

— Но, может быть, в том-то и смысл, чтобы их видеть. Может быть, они и не думают ничего плохого. Просто смотрят со злостью. Потому что мы сами себе не помогаем. Может быть и так, что эти свиньи — твое собственное порождение. Поэтому-то они и внушают тебе страх. Но мы смотрим не в одно окно, окон бесконечное множество. Может быть, существует и такое, за которым у свиней свое законное место и где, например, есть и другие твари, живущие в человеке. Оттуда им не вырваться, не напугать человека до смерти. Но они должны быть видимы. Человек должен знать, что они здесь, что они его часть.