Игрок

«Прошу прощения за подробности деликатного свойства, но считаю необходимым ответить на ваш вопрос: у меня в результате бактериальной инфекции развился острый пиелонефрит, характеризующийся частыми мочеиспусканиями. Применяю курс лечения антибиотиками, через неделю все должно быть закончено. Но пока рН мочи показывает щелочную реакцию». Он опять показал Юлии записку: у женщины — десятка, валет, туз трефей; у господина Ф. — дама, король, туз пики. «Что вы там колдуете?» — спросил ростовчанина тренер по водным лыжам. «Любовные сонеты читаем», — Боярова и Алтынов рассмеялись. «Ваше слово», — обратился молодой человек к госпоже Златкис. «Мои двадцать!» — «А я пойду двадцать пять!» — Ферапонтов еще раз взглянул на свои карты. «Тридцать!» — молодой человек положил пятидесятидолларовую купюру в банк и взял двадцатку назад. Тут Алтынов заметил тайный разговор жестами своих противников. Дама три раза ударила себя согнутым локтем по правому боку, а указательным пальцем поперек карт. Это означало, что у нее на руках тридцать одно очко. Ферапонтов потер ухо. С языка шулеров это движение переводилось как «у меня те же очки». Он потер усы, этим самым спрашивая: «Какие карты у жертвы?» Косметолог Златкис ответила жестом: пальцами она два раза прошлась по груди, словно что-то стряхивая. Это означало: «Не вижу его карт». Ферапонтов щелкнул пальцами, потом показал большой, указательный и средний пальцы. Это означало: «Играем три круга, потом я откроюсь, даже если жертва пожелает продолжать». «Тридцать пять!» — прищурившись, бросил господин Ф. «Иду дальше. Моих сорок долларов!» — «Юленька! Эстер! Угощайтесь черешней. Вы, — обратился господин А. к играющим, — тоже берите. Донская черешня очень полезна. Ее действие по разжижению крови можно сравнить с аспирином. Пять ягод — одна таблетка. Я объявляю пятьдесят долларов!» — «Круто», — выкрикнул господин Ф. «Моих пятьдесят пять!» — «Не уступлю! Шестьдесят!» — странная госпожа Златкис как-то с подозрением посмотрела на Боярову. «Не откроюсь! Моих шестьдесят пять!» — энергично вставил ростовчанин. Многообещающая, неукротимая, всевластная страсть игрока стала заполнять все его сознание, все клетки тела. Он никогда не желал противиться этому великому чувству азарта, охлаждать игровой пыл, сдерживать эмоции и ломать главную привычку жизни. Господин Алтынов всегда отдавался магическому таинству игры целиком, как священник — литургии, как монах — молитве. «Семьдесят зеленых на бочку», — поторопился Ферапонтов. «Я ставлю семьдесят пять баксов», — госпожа Златкис бросила деньги в банк. «Восемьдесят долларов, и я открылся. У меня тридцать одно очко — валет, дама и джокер». — «Невероятно! Второй раз банк. Кто возьмет куш? Вот мои восемьдесят долларов. С вас, Георгий, тоже восемьдесят». Госпожа Златкис начинала нервничать. Они с партнером никак не могли навязать свой сценарий игры. «Вы плохо мешаете карты. Дайте я вам помогу, — предложила она. — В банке девятьсот пятьдесят шесть долларов. Это целый капитал!» — «Пожалуйста!» — молодой человек протянул странной женщине колоду карт. «Ну, как я читаю чужие карты?» — шепнул он на ушко Бояровой. Она наградила его робкими аплодисментами и тоже на ухо ответила: «Действительно, фантастика». — «Сейчас я уже пойду на выигрыш. Скоро принесут горячее!»

Госпожа Златкис вложила себе три туза с его раздачи. «Чтобы у всех были хорошие карты, вы, доктор, после меня больше не мешайте». — «Согласен», — сказал молодой человек. Он готов был уже начать раздавать, как вдруг, словно бы что-то вспомнив, произнес: «Да, но Георгий может возразить — я обязан сделать срезку». Он тут же два раза срезал и стал раздавать. Когда Ферапонтов сказал: «Да я, собственно, не против», — карты уже были сданы.

Возбужденная троица приготовилась к игровому представлению, и сейчас в купе воцарилась богиня надежды. Ее пламя то поднималось вверх, воспаляя разум, то обжигало пятки игроков, навевая сладкие мысли о скорых деньгах. Ее энергию можно было сравнить с сигналом GSM, когда находишься на границе зоны покрытия: голос ожидания чуда то звучал явственно, то бесследно пропадал. Эти мгновения неведения — самые мучительные. Это и есть вершина азарта, свидетельство великой радости или горькой печали!

Он раздал госпоже 3. два туза — трефовый и пик, чтобы легенда о трех тузах была жива; тренер получил лишь двадцать очков — бубновую даму и короля; себе же оставил два туза — червового и бубнового — и джокер. Он уткнулся в уголок второй полки, написал для Юлии карты соперников и сказал: «Вы разрешите мне выйти?.. пиелонефрит». Впрочем, он не стал дожидаться их согласия и быстро вышел из купе. Перед купе проводника он выбросил в форточку разорванные записи расклада карт и о чем-то поговорил с Погоней. Потом дал ей сто долларов и вернулся к себе. Тут его уже ждали. «Ход ваш, Георгий», — сказал молодой человек. «Я — пасую».

«Уже обменялись данными, — подумал господин А. — Юленька, за время моего отсутствия ничего в купе странного не происходило? Никто не врывался, чтобы смешать, спутать карты?» — «Нет, ничего такого не было». — «Чудесно!» — «Я пошла, сто долларов», — сказала госпожа Златкис. «Я — сто двадцать», — молодой человек протер салфеткой вспотевшее лицо. «Моих сто пятьдесят!» — «Я — сто семьдесят». Напряжение нарастало. Молодой человек умело управлял собой: он вызвал обильное потовыделение, давая понять партнерам по игре, что чрезвычайно нервничает. «Кладу двести долларов», — кошелек женщины худел на глазах. «Ставлю триста», — сказал ростовчанин. «Вы блефуете! — бросила ему упрек госпожа 3. — Мои триста двадцать!» — она положила в зеленую кучу купюры самого разного достоинства. «Четыреста!» — Алтынов выглядел настырным мальчишкой. «Не открываетесь?» — спросил его Ферапонтов. Он повернул кисть тыльной стороной кверху, тайно предлагая партнерше открыть карты. «Четыреста десять, и я открылась… Здесь два туза!»

«У меня тоже два туза…» — «Что, опять банк?» — вскричал тренер по водным лыжам. «На сей раз нет! У меня два туза и джокер!» — «Не может быть!» — завопила госпожа Златкис.

Финал классической трагедии — убийство. Финал азартного представления — шулерский грабеж. То, что произошло в шестом купе двенадцатого вагона скорого поезда «Ростов — Москва», никак не укладывалось в драматургию заключительной сцены: не Сальери убивает Моцарта, а Моцарт убивает Сальери. Скандал! Оскорблен жанр! Изменены философия и рисунок предначертанного свыше текста. Драматург оплошал, опростоволосился! Артисты хотели было возразить неслыханному, беспардонному вмешательству незваного редактора, но полное изумление и возмущение лишило их дара речи. Они ретировались, чтобы позже взять реванш и расставить все по законным местам.