Потерянный рай

— Да не заморачивайся ты. Вы, иностранцы, много чего себе вообразили. Половина того, что вы прочли про нас, — вранье. Их мира больше не существует. Те, кого ты тут видишь, провалились меж двух стульев, пусть теперь выбираются самостоятельно. Что толку в красивых историях про священные долины? Я больше скажу: наверное, то, что случилось с ними, ужасно, но теперь-то что делать? Вернее, что им теперь делать? Расписывать свои тела на потеху туристам? Вести себя так, словно англичане сюда не приезжали? Они проиграли. О'кей, это ужасно — но нам-то что делать? Откупаться от них деньгами и обходить стороной их священные места, словно там под землей зарыт уран? Двадцать первое столетье на дворе. Погоди, вот доберешься до резерваций, там, как в музее, можно понаблюдать их прежнюю жизнь, совершить путешествие в прошлое, так сказать, и за немалые деньги, между прочим. Если они согласятся тебя впустить. Странно, но больше всего уважения они вызывают у меня, когда говорят: чтоб вы все сдохли, пошли вон отсюда. Сидят там, помирая от жажды, в своей гигантской тысячекилометровой песочнице, и делают вид, что остального мира не существует. И точно так же они вели себя тысячелетия назад, когда остального мира вообще не существовало.

— Гунны существовали, — возразила я.

— Не спорь со мной. Они живут, словно отгородившись от мира стеклянной стеной. Ни ты, ни я не сможем им помочь. «Люди доброй воли» тоже не помогут, им хочется жить, как жили их предки. И потом, куда денется та орава, которая на них кормится: сотрудники музеев, владельцы галерей, антропологи? Время не повернуть вспять.

— О чем ты задумалась? — спрашивает Альмут. — Ты слышала, что я сказала?

— Ты спросила, что нам делать.

— Тебе это кажется странным? Оглянись вокруг. Здесь все тонет в чопорной англосаксонской тоске, разве не так? Я соскучилась по щебету bem te viи крикам periquito,мне хочется послушать sabiaи увидеть ipe roxo,и фиолетовые цветочки quaresmira;и я хочу лопать churrasco [20]во время Родео, любоваться танцами Флево, потягивая ледяное пиво, и выбирать бикини в Базаре-13; я хочу повидаться с дедушкой и сыграть в карты у Хиппика Паулиста.

— Короче, у тебя началась ностальгия.

— Возможно.

— А как же Sickness Dreaming Place?

— Бинго. Поехали завтра.

— Как мы туда доберемся?

— Самолетом до Алис-Спрингс. Там купим four wheel drive— нам подойдет любая развалюха и двинем на Дарвин. В тропики.

— А моя работа?

— Уволишься. Найдем что-нибудь другое. Я не могу больше видеть этот коричневый диван, жуткую картинку с юным школьником верхом на пони, которая украшает нашу комнату, поломанные пластиковые стулья и эту тупую прыщавую бабу: «Could you please cook normal food darling, the whole house smells like an African village…?» [21]

— Пошли. Бюро путешествий. Арнем-Ленд.

10

Алис-Спрингс, Центральный промышленный район. Альмут считает, что для меня существует только настоящее, а прошлое исчезает бесследно, но я все прекрасно помню, хотя прошло уже несколько недель. Город, зажатый между Виллс-Террас и Стюарт-Террас, восемь улиц на берегу бывшей реки, обозначенной на карте, как «река Тодд», а на самом деле — огромной песочницы, полной оранжевого, сухого песка. Деревья засохли от отсутствия воды, а арки мостов, перекинутых с берега на берег, выглядят совершенно по-дурацки. Посреди вытоптанного, пересохшего луга несколько аборигенов, дымящийся костер, спящие люди. В Анзак-Хилл я оказалась одна, Альмут не захотела ехать со мной. Древний домик почты, превращенный в музей, фотографии отцов-основателей, окруженных верблюдами. Когда-то сюда можно было добраться только караваном, это теперь дорогу провели через Дарвин до самой Явы, чтобы окончательно забыть о Европе 1872 года. И фотографии 1905 года, изображающие то, что аборигены называют coroboree,межплеменной сходкой, только это — сходка между аборигенами и белыми.

Пятое поколение белых австралийцев составляет описание трехсотого поколения Аранда, забавно. Четверо аборигенов стоят, держа руки за спиной, я разглядываю сложные белые узоры на их черных телах. На старых, выцветших от времени снимках ландшафт призрачен и расплывчат, зато люди на переднем плане видны прекрасно, роспись на их телах — спирали из белых точек, змеи, лабиринты, головоломки — рассказывает историю их рода языком рисунков. Каждый из них наверняка что-то означает, но мне этого не понять. Алис-Спрингс мал, меньше запятой, как наша Земля по сравнению с Галактикой. Несколько улиц пересекаются под прямым углом, деля город на квадраты и упираясь в конечную станцию железной дороги, соединяющей юг с тропическим севером, за которой высятся четко прорисованные в небе величественные горы и начинается заброшенная дорога, ведущая туда, куда еду я — в Дарвин. Чем запомнилась она мне? Безмерной сушью и road trains —колоссальными траками с несколькими прицепами, сносящими с дороги огромных буйволов, словно деревенских шавок. Олень в луже крови. Съезжая со Стюарт-Хайвей, я попала в облако красной пыли. Тряска по твердой, волнистой грунтовке совершенно выбивает меня из колеи, вдобавок здесь ездят, как в Англии, не по той стороне, и на засыпанной песком дороге машину то и дело заносит. Реки, обозначенные на карте, пересохли. В воздухе тучей вьются меленькие мошки. И как только первопроходцам удавалось пешком пересекать бескрайние пустыни? У меня это вряд ли получилось бы.

11

И все-таки есть на свете люди, с которыми сразу чувствуешь себя легко. Наверное, среди черных они тоже встречаются, но тот, с кем я познакомилась, оказался белым, и вдобавок старым, как мир. На голове — пожелтевший от времени тропический шлем. Из-под шлема ниспадают — другого слова не подберешь — длинные полуседые волосы, плавно переходящие во встрепанную, разлатую бороду того же цвета. Тощее тело прикрывает нечто во времена его молодости служившее тропической военной формой; тощие кисти рук торчат из обтрепанных рукавов, длинные пальцы венчают ногти, загнутые, словно когти хищного зверя. Но голос — тенор поразительной красоты, не вяжущийся с видом немощного тела в инвалидном кресле.

— Немедленно закрой книгу, — произнес этот волшебный голос. — Ты только начинаешь учиться, вполне успеешь наверстать упущенное. Мне ли этого не знать, я здесь болтаюсь уже лет пятьдесят, и до сих пор ни хрена не понял. Ты, должно быть, уже прочла про moieties?

Тут-то я и обалдела. Потому что как раз дочитала главу о moietiesи, конечно, ничего не поняла. Вернее, я понимала каждое отдельное слово, но смысл фраз, которые из них складывались, ускользал от меня. Я сообразила, конечно, что moietyпроисходит от moitieи должно означать «половину» или «часть», но меня сбивала с толку сложность отношений между аборигенами, принадлежащими к разным частям одного племени: в каких-то ритуалах люди из одной группы не могут участвовать вместе с людьми из другой, но какие-то церемонии непременно должны совершаться всеми вместе, мужчина из Арнем-Ленд принадлежит почему-то к dua moiety,хотя его жена — к jiridja,и это как-то влияет на проведение ритуалов и церемоний, да еще и внутри каждой схемы существуют подразделения на группы по диалектам и кланам, и члены одних кланов имеют право расписывать свое тело определенным образом, а члены других — нет, одни кланы участвуют в пении определенных частей племенных гимнов, а другие нет; короче, высшая матеметика и японские дворцовые церемонии выглядели по сравнению с этим просто смешными; мозги у меня начали плавиться, и я отложила книгу. Песни я слушала с утра, в музее. Альмут сбежала почти сразу, а я, слушая жалобные, бесконечно повторяющиеся причитания старух, впала в состояние, близкое к трансу. Никакого отношения к тому, что я читала в книгах, эти нищие, выдубленные солнцем и ветром старухи не имели. Они колотили пятками и посохами по сухой, твердой, как камень, земле; пыль взмывала меж их загорелых ступней, мелодия, повторяясь, шла по кругу, и не верилось, что этот набор бессмысленных звуков складывается в слова и фразы, принадлежащие к какому-то языку, хотя нам объяснили, что речь идет о мудрости предков, приплывших из-за моря в узеньких лодочках, о том, как они расселялись по стране, о животных и духах, которым суждено было стать тотемами, до сих пор играющими огромную роль в жизни этих людей.