Бальзамировщик: Жизнь одного маньяка

— Любители.

Мадам Дюперрон вернулась с фотографиями в руках.

— Выкуп в пять тысяч евро? Любители! — повторил комиссар. — Как, когда и где они хотели его получить?

— Но как раз этого они и не сказали! Они еще перезвонят.

Мне показалось, что Клюзо не изучает фотографии, а скорее рассматривает ради удовольствия. Должно быть, он был близорук: самую большую фотографию держал буквально в десяти сантиметрах от глаз.

— Да, я с ней знаком… Прюн, — наконец произнес он. — Название «Филлоксера» вам ни о чем не говорит?

— Это бар, — вполголоса произнес я, чтобы положить конец подробным объяснениям профессора словесности о болезнях виноградной лозы.

Нет, никогда, совершенно точно — никогда, бедная женщина не слышала разговоров об этом заведении. Комиссар также спросил, давали ли мы объявление в газете об исчезновении Прюн. Нет. Стоило бы это сделать, сказал он.

— Поместить большое фото — вот это, например, — предложил он, протягивая мне большую фотографию анфас. Это может помочь в сборе информации и внушит страх мелким засранцам, которые замутили эту бодягу.

Я как раз должен был встретиться за завтраком с Филибером из «Йоннского республиканца», так что эту миссию возложили на меня.

— Я вас отвезу, — пообещал комиссар, вызвав свою машину по мобильному. — А вы, мадам, оставайтесь у телефона. Когда они перезвонят, говорите с ними спокойно и как можно дольше. Мы их засечем. Малейшая деталь может иметь значение. Думаю, даже при небольшом везении нам удастся поймать их довольно быстро, тем более что они, кажется, полные придурки.

Машина с полицейскими номерами прибыла довольно быстро и, мигая красными огнями, доставила нас по Парижской улице к круглой площади, на которой комиссар меня высадил. Сам он собирался ехать в лицей. Я пешком дошел до редакции «Йоннского республиканца» — по улице Мигрени, чье название, наряду с переулком Господа Милостивого в Арс-ан-Ре, улицей Трех Лиц (сплошь состоящей из лестниц) в Малосене и Комической улицей в недалеко расположенном Сомюре, всегда казалось мне одним из самых очаровательных (и самых загадочных), какие я только знал.

Филибера не оказалось в его кабинете — точнее, в одном из закутков огромного редакционного зала, почти пустого в этот час, в котором стоял его компьютер и который я всегда безошибочно находил по гигантскому фикусу, принесенному на работу его соседкой, занимавшейся составлением гороскопов. Немного подождав, я уселся в его крутящееся кресло. Передо мной на экране мельтешили заголовки коротеньких текстов из раздела «Местные новости», сопровождаемых фотографиями и предназначенных для отправки на верстку. Без зазрения совести я раньше всех узнал о том, что «драчливый супруг из Бейна наказан за рукоприкладство». Речь шла о супружеской паре с двадцатисемилетним стажем. 5 мая Ивонне С., жалобщице, были нанесены побои ее супругом Эктором. Изначальной причиной ссоры была муха, которую он прихлопнул на экране телевизора, по которому супруга в тот момент смотрела «Пламя любви». Та сделала ему «замечание», и, слово за слово, дело дошло до объявления супруги о разводе, за которым и последовали побои мужа. Медицинское заключение констатировало наличие четырех синяков на правой груди. Адвокат мужа, мадам Людивин Гарапонд, указала на деспотизм супруги: «Именно она в этой семье „носила брюки“». ^[17]

Но суд ее не поддержал и приговорил Эктора С. к двум месяцам тюремного заключения условно, с выплатой 300 евро в качестве возмещения морального ущерба, нанесенного жертве, и 375 евро судебных издержек. «Так что в данном случае, — заключал анонимный автор заметки (был ли это милейший Филибер?), — ему пришлось носить дурацкий колпак».

Я уже собирался углубиться в драматическое повествование о том, как утонул непослушный мальчик из Линьи-ле-Шатель, или в программу праздника, который должен был состояться в ближайшее воскресенье в Пуайи-сюр-Серейн («Жареные мидии, распродажи инвентаря, дефиле тракторов!»), когда на плечо мне опустилась чья-то рука, — это оказался незаметно вошедший Филибер.

— Ты еще не видел самого главного! — воскликнул он, нажимая какую-то клавишу.

Картинка на экране изменилась. Это была другая газетная полоса, уже полностью сверстанная. Над тремя колонками текста красовались фотография краснолицего человека и крупный заголовок:

ГИАЦИНТ ГАЛЮШ — ПОБЕДИТЕЛЬ

ЕЖЕГОДНОГО КОНКУРСА В МЕЗИЛЛЕ

ПО ПЛЕВКАМ ВИШНЕВЫМИ КОСТОЧКАМИ!

Филибер подождал несколько секунд, пока я пробегу статью, а потом расхохотался своим особенным смехом — громким, откровенным, радостным и заразительным, в котором, однако, было нечто — как бы это сказать? — принужденное, что мешало до конца поверить в его искренность. Я всегда замечал легкую фальшь этого веселья, за которым скрывалось что-то невысказанное.

Я немного сдержаннее посмеялся в ответ, потом протянул ему фото Прюн:

— Это сестра Эглантины. Она, кажется, победила в ежегодном конкурсе загадочных исчезновений.

Я заметил, как загорелись его глаза, впившиеся в фотографию. Небольшие усики задрожали. Черные вьющиеся волосы, более густые у висков, чем на затылке (где, по совести сказать, они были изрядно поредевшими), казалось, даже приподнялись, образуя ореол. Словом, это было воплощенное Вожделение!

— О, я тебе сделаю такую статью, что пальчики оближешь! — мечтательно пробормотал он.

Потом положил фотографию в ящик стола, словно журнал из серии «Держать только обеими руками!».

Услышав про «пальчики оближешь», я вспомнил, что давно ничего не ел. Филибер меня ободрил:

— О, мы сейчас пойдем в… — Он не закончил, но вид у него был многообещающий. Он всегда приводил меня в какие-то необыкновенные, порой даже слегка подозрительные места. — Но перед этим я тебе кое-что покажу, — добавил он.

Глаза у него снова заговорщически заблестели, когда он осторожно вынул из другого ящика DVD и вставил его в компьютер. Тут же экран расцветился яркими красками — на нем появилась живописная улочка с красивыми фасадами, какие бывают в старинных испанских городках. Прохожие были смуглыми, мужчины порой щеголяли обнаженными торсами, женщины носили шорты. Кто-то сказал: «Caya te!». На одной из стен я прочитал огромные красные буквы: «Рог encima de todo: revolution!». ^[18]

Очевидно, дело происходило на Кубе. Но вот камера, которая до того перемещалась туда-сюда, остановилась на двух проходящих мимо девушках и с этого момента непрерывно следовала за ними. Потом, без всякого перехода, одна из них появилась на экране крупным планом, улыбаясь роскошной белозубой улыбкой корреспонденту, который о чем-то спрашивал ее по-испански.

— Это ты с ней говоришь? — спросил я у Филибера.

— Si, senor! Я две недели назад был в Гаване.

— Теперь понятно, откуда взялась та классная сигара, которой ты меня угостил позавчера!

Следующий кадр не оставлял никакого сомнения в том, какого рода был интерес автора к персонажам. В ванной комнате с обшарпанными стенами одна из девушек раздевалась, а другая, снятая вблизи, намыливалась, стоя в ванне. Она посмотрела в камеру и изобразила губами поцелуй. Освещенные случайно упавшим на них лучом солнца, ее груди заняли чуть ли не все пространство кадра — немного тяжеловатые, пересеченные мыльными полосками, — и она сжимала и поглаживала их ласкающими движениями, все более откровенными. Затем камера спустилась чуть ниже, и в то же время за кадром послышался смех другой девушки. Одна рука купальщицы скользнула к поросли на лобке, закрывая ее инстинктивным стыдливым движением… Но нет: вскоре ее пальцы слегка зашевелились, потом раздвинулись и вновь сомкнулись, все сильнее массируя промежность, а затем два из них полностью скрылись внутри, но тут камера ушла в сторону, предоставив догадываться о дальнейшем по произносимым шепотом бесчисленным: «Те gusta?» ^[19] — скорее провокационным, чем неуверенным.