Закат семьи Брабанов

В семь часов вечера Эли Глозер позвонил нам, чтобы сообщить, что Синеситта останется у них поужинать, если родители не против. Разрешение было дано папой, а мама в это время танцевала от радости вокруг телефона, чувствуя себя счастливой не столько от того, что Иван Глозер пойдет теперь на поправку, сколько от того, что Синеситта ее послушалась. Через три часа Эли позвонил снова и спросил, нельзя ли моей сестре остаться у них на ночь. Маленький Глозер не хотел спать один. На этот раз с Эли говорила мама. Она уже надела перед сном свой халат. Да-да, она спала в халате — привычка, которую она приобрела в швейцарском пансионате, хотя никто в доме не верил, что продавщица из «Фошона» училась в Швейцарии.

— Чем мы рискуем? — спросила она приглушенным голосом. — Анорексия — это не заразно.

Вот так в возрасте семи лет моя сестра оказалась в одной постели с тем, кто через два с половиной года стал ее первым любовником — а не любовью, как некоторые из нас в то время ошибочно полагали.

4

Она возвратилась домой на следующее утро и сказала, что уже умылась, но еще не завтракала. Никто не решился спросить, как прошла ночь у Глозеров. Перед уходом на работу мама все-таки не удержалась и сдавленным голосом задала ей невнятный вопрос о здоровье Ивана. Бесстрастным тоном хирурга-косметолога, опаздывающего на партию в гольф, Синеситта ответила, что мальчику стало лучше. И правда, состояние Ивана Глозера улучшалось с каждой неделей, так что можно считать, что Синеситта спасла ему жизнь. Кстати, к этому аргументу решила прибегнуть мама, когда, узнав, что единственный сын Глозеров стал заместителем генерального директора фирмы грамзаписи, отправилась к нему попросить место посыльного или кладовщика для Бенито, который должен был выйти в то время из тюрьмы в первый раз. «Из-за того, что Синеситта спасла мне жизнь, вы не имеете права приговаривать меня к смерти», — возразил наш бывший сосед с широкой, расслабленной улыбкой, свойственной, как говорят, мужчинам, потерявшим девственность до наступления подросткового возраста. Взамен он предложил маме место пресс-атташе, папе — шефа службы маркетинга, Синеситте — администратора, а мне, которой только что исполнилось восемь лет, — помощника осветителя на съемках фильма, который собиралась снимать его компания, о начале карьеры певца Николаса Кинга. Иван Глозер сказал, что всегда обожал нашу семью и разобьется в лепешку, чтобы прийти нам на помощь, но не стоит просить у него невозможного. А взять Бенито на работу было невозможно.

Мама, питавшая тогда слабость к Бенито, потому что, с одной стороны, он ее еще не изнасиловал, а с другой — из всех детей она больше всего жалела именно его, ушла рассерженная и до самой смерти не разговаривала с Иваном Глозером.

В детстве Иван и Синеситта казались идеальной парой. Они почти все делали вместе, пока во время одного посещения Венсенского зоопарка мама случайно не узнала, что они делали вместе абсолютно все, и не положила конец этому союзу, показавшемуся ей тем более противоестественным, что она сама была его создателем. Они ходили в школу под руку. Бенито плелся позади, как брюзжащий паж Тристана и Изольды, а потом, преисполнившись отвращения к этой идиллии, лишившей его друга и сестры, стал уходить из дома в школу раньше них. В классе Иван и Синеситта сидели за одной партой, что никак не мешало их учебе, так как они по очереди каждый месяц занимали первое и второе места среди лучших учеников. Во время перемен они играли в шары и бабки, никогда не проигрывая и не выигрывая, поскольку выступали единой командой. В столовой они садились друг напротив друга, и Иван следил за тем, чтобы стакан Синеситты был всегда наполнен водой, а моя сестра позволяла Ивану доедать ее мясо с жареной картошкой и шпинат. Они делали задания то у нас дома, то у Глозеров, расставаясь только на время, когда каждый обедал со своей семьей. Случалось, что кто-нибудь из них звонил другому в середине обеда, чтобы посоветоваться по поводу сочинения или задачи по математике. «Они походили, — рассказывает Бенито в своей книге „Ад мне лжет“, по-прежнему злясь на них спустя тридцать лет, — на парочку мелких коммерсантов, подсчитывающих свои хорошие отметки так же, как подсчитывали бы выручку; взирая па внешний мир подозрительным взглядом, будто им угрожала опасность, и разговаривая друг с другом приглушенными голосами, словно боясь, что налоговый инспектор или какой-нибудь мошенник подслушает их разговор». Но больше всего моему брату не нравилось то, как осторожно и тщательно Иван и Синеситта, похожие на двух старичков, готовились ко сну. Они застегивали пижамы на пуговицы до самой шеи, желали друг другу спокойной ночи поцелуем в щеку, таким же громким, как «плюх» неопытного прыгуна в бассейн, выключали свет каждый со своей стороны и засыпали, прижавшись спиной друг к другу. Мой брат, впрочем, как и наши родители, не подозревал, что Иван и Синеситта, начиная с третьего года их дружбы, стали расстегивать свои пижамы, а иногда прибегали к эротической уловке и оказывали друг другу эту услугу, исполняя затем партию «ноги вверх», детали которой мне так никогда и не рассказали, но которую Синеситта, стоя в зоопарке перед прудом с гиппопотамами, старательно описала маме не только для того, чтобы подразнить ее, но и потому, что уже девочкой все привыкла описывать самым тщательным образом.

«Развод» Ивана с Синеситтой, спровоцированный моей перепуганной матерью, прошел по-дружески, без особых травматических последствий для кого бы то ни было, кроме, пожалуй, педиатра, который, осмотрев нашу сестру, констатировал, что она и в самом деле уже не девственница. На семейном совете, собравшемся в тот день в матримониальной палате Дворца правосудия в Париже, последнем в своем роде, где Бенито присутствовал не в качестве обвиняемого, Синеситта заявила, что, когда четыре года назад отдала всю себя Ивану, то всего лишь подчинилась приказу матери, и если теперь с ним надо расстаться, она от этого не заболеет — главное, чтобы мальчик не заболел тоже. Понятно, что если она и испытывала к Ивану некоторую спокойную симпатию, то со временем эта симпатия поиссякла, а вот его здоровье, хранительницей которого она себя считала, продолжало ее беспокоить. Что касается Ивана, то, как он объяснил мне спустя годы в бюро «Палас Отель Интернасьональ Инк.», в двенадцать лет он уже чувствовал необходимость в новых знаниях.

У Глозеров осталось множество вещей Синеситты, а у нас — Ивана. Они обменялись ими во время того достопамятного обеда, когда Бенито, задушив без всякой причины нашу кошку Дюпликату, впервые переступил порог Зла. Не сомневаюсь, что этой бессмысленной жертвой он хотел отблагодарить Сатану или какого-то другого ангела смерти, положившего конец союзу, который приносил ему одни страдания. Бывшие любовники стали видеться все реже и реже и окончательно расстались, когда Иван уехал в Америку и поступил в Гарвардский университет. Синеситта регулярно справлялась о его здоровье, которое, судя по числу его побед у женщин, было как нельзя лучше. В возрасте от двенадцати до восемнадцати лет Иван соблазнил: одинокую эстетичку из Каэна; жену продавца книжного магазина на Сен-Жермен-де-Пре; актрису Брижит Сендришен; мужеподобную медсестру из Авийон-су-Буа, которая бросила его, предварительно сообщив, что ждет от него ребенка, но не став уточнять, намеревается сделать аборт или нет; наследницу владельца компании по производству мыла «Ле Ша», с которой познакомился во время баскетбольного матча юношеских команд в Кубертене, и телеведущую, ставшую позднее певичкой варьете. В те годы он был великим подростком-соблазнителем, чем-то вроде детонатора для женской педофилии, получившей впоследствии такое блестящее развитие.

Глозеры часто приглашали Синеситту к себе, предпочитая делать это в отсутствие сына. По их словам, такие визиты напоминали им добрые старые времена. Они угощали ее белым шоколадом, а на пасху она получала то огромное желтоватое яйцо, снесенное, можно было подумать, гигантским желтушным страусом; то книги из серии «Красное и золотое», так как им было известно, что Синеситта уже считает их подходящими для своего возраста, — впрочем, они обсуждали их в недалеком прошлом во время очаровательных семейных обедов, которые Иван и Синеситта проводили в их особняке; то синие джинсы, купленные по оптовой цене, и даже украшения — к примеру, массивный серебряный браслет, принадлежавший Эстер Немировски — матери Мириам. Мои родители только через некоторое время поняли, что на самом деле это был своеобразный «продовольственный паек», которым Глозеры, чувствовавшие себя обязанными из-за своего сына, «подкармливали» Синеситту. А может, они просто сожалели о неудавшемся идеальном союзе, которым мог бы оказаться брак Синеситты с Иваном; союзе, объединившим бы наши две семьи в счастливое сообщество, «компанию», в которой наш брат олицетворял бы злого гения, а их сын — доброго.