Град Божий

Но он — одинокий, поющий погребальную песнь

по роману души своей,

Увядший в расцвете, он расстроен

И достигает назначения всех затененных существ.

Дверь самого таинственного и молчаливого дома

Распахивается прежде,

Чем он успевает постучать в нее;

И он шагает во тьму

Тени, отброшенной Богом.

И певец вынужден признать,

Входя в эту дверь:

In His shadow I am nothing, don’t even have my shadow anymore».

(Несколько неуверенных хлопков.)

Тень я,

   ты — тень,

   что станет делать

   эта тень…

Восстает на рассвете,

   тает к полудню,

   приходит вечер,

   и с ним луна

Нисходит к земле

   беззвучно

   грустно

   уходит тень, уходит навсегда.

— А что, если это не небеса, а обычная дверь?

— У меня нет больше тени…

— Мы сами не понимаем славы, к которой движемся…

— Исчезла тень, исчезла…

(Дикое одобрение.)

То, что вселенная, включая наше о ней представление, начала свое существование благодаря счастливой случайности, то, что эта темная вселенная немыслимой величины возникла в результате случайного самозарождения… представляется еще более абсурдным, чем идея Творца.

Эйнштейн был одним из немногих физиков, которые легко уживались с концепцией Творца. Бога он называл не иначе как Один Старик. Альберт не был стильным писателем, но тем не менее сумел подобрать самые точные слова для выражения понятия. Так или иначе, но Бог действительно очень стар… потому что еще в пятидесятые годы археологи обнаружили в Помптинийских Полях на тирренском побережье Западной Италии священное захоронение в неандертальской пещере. Там был найден череп мужчины, помещенный в каменный саркофаг. Верхушка черепа была спилена, нижняя челюсть отделена, а все, что осталось, использовалось как чаша для питья. Вот насколько стар Бог. Что же касается Единственности…то это правильно хотя бы в силу того, что невозможно создать двойника Бога, он вмещает в себя все сущее и к тому же лишен пола. Так что фраза оказалась в высшей степени точной: Один Старик. Естественно, это не было большим откровением. Свою работу физика Альберт видел в том, чтобы следовать за Богом, словно Бог обитал в силе тяготения, или, подобно челноку, метался между слабыми и сильными ядерными взаимодействиями, или мог быть наблюдаем одновременно и здесь, и там, перемещаясь со скоростью сто восемьдесят шесть тысяч миль в секунду… Конечно, это не тот Бог, которому люди возносят свои молитвы, но, черт возьми, это начало, это нечто, если не все, что нам надо хотя бы для того, чтобы оставаться верными самим себе.

Кража

Среда

Я появился, когда Триш давала обед. Буфетчик, впустивший меня, подумал, что я — один из запоздавших гостей. Теперь, когда я вспоминаю свой визит, мне кажется, что я пролетел через обеденный зал за какую-то миллисекунду. Или мне это только показалось? Но за этот кратчайший миг я успел рассмотреть все до последней мелочи: столовое серебро, стол, украшенный цветами. Парадный обед с телятиной и серебряными ведерками. «Шато Латур» в штейбеновских графинчиках. Какая расточительность. Здесь же присутствовали два подающих надежды дарования, французский дипломат, поверенный при ООН, гениальный менеджер фонда взаимопомощи. Странное занятие для француза. Другие были совершенно ослепительны. Достойно удивления, сколько шума могут произвести десять человек, собравшихся за одним столом. В ту же миллисекунду, при неярких свечах, я уловил взгляд Триш, брошенный на меня поверх бокала, который она в тот момент поднесла к губам. Эти скулы, удивленные голубые глаза, завитые, замороженные лаком волосы. Той доли секунды, пока я проходил через обеденный зал, ей вполне хватило на то, чтобы, окинув меня взглядом, понять, почему я крадучись ухожу домой. Но разве это не ужасно, что даже теперь, когда между нами все давно кончено, нервы продолжают выстреливать в мозг мучительные залпы своих импульсов? Что ты скажешь об этом, Господи? Со всеми своими проблемами, которые возникают У нас из-за Тебя, мы не можем даже на йоту приблизиться к пониманию Твоих мелких капризов. Я хочу сказать, неужели одно-единственное мгновение достаточно велико, чтобы живо вместить в себя весь наш интеллект, всю нашу способность к пониманию? То же самое происходит с нашей проклятой тупой биологией, когда при встречах с другими женщинами даже кончики моих пальцев твердят мне, что они — не Триш.

Однако происшедшее в обеденном зале можно считать сущей мелочью. Я долго брел по холлу, пока не вошел в комнату для гостей, где служанки собирались уходить домой на выходные дни.

Мы так долго были подключены к батарее, что я забыл о судорогах переменного тока. Я так устал, прости меня, Боже.

Электронная почта

В этот день мы лежим рядом в постели, и Мойра рассказывает мне о себе: она выросла в Пенсильвании, в рабочей семье. Отучившись два года в столице штата, она бросила университет и переехала в Нью-Йорк. Мойра решила, что самое подходящее для нее — это работа в издательстве, но денег не хватало, и она устроилась на временную работу в штаб-квартиру одной корпорации, там шефом был ее будущий муж, который, что называется, положил на нее глаз. Конец истории она могла бы не рассказывать: он перевел ее в свой секретариат, назначил несколько свиданий, сделал предложение и занялся разводом, решив, что его двадцатилетний брак несколько затянулся. Руководители крупных фирм одинаковы. Жизнь для них — это бизнес. Эта деловитая жестокость жалуется им вместе с положением. В другую эпоху, эпоху дуэлей и цилиндров, он скорее всего выбрал бы себе для услады хористку из театра, но в наше время пылкость поубавилась. Теперь мы культурны, на стенах наших офисов висят настоящие картины, на обедах мы собираем романистов и кинорежиссеров, и даже знаем, кто такой Витгенштейн.

Со своей стороны Мойра окончательно оборвала все и без того ослабевшие связи со своей семьей, не пригласив родителей на торжество по случаю бракосочетания.

Такова генеалогия ее безмятежной уверенности и очаровательного равнодушия, которое она проявляла к своему положению среди этих людей, равнодушия, которое делало ее столь интригующей в глазах мужчин и женщин нашего склада, включая и меня самого.

Я был обманут не ею, а исключительно ее внешностью: насколько важна она в моей Америке. При этом я не испытывал никакого сочувствия к ее мужу, которого едва знал. Он был могущественной фигурой в бизнесе, его мнения относительно положения в экономике часто цитировали крупные газеты. Но Мойра говорила, что он ребенок, требовавший от нее непрестанного восхищения и постоянных похвал. Он все время беспокоился за свое положение в деловом мире, и ей приходится выслушивать его раздраженные разговоры о вещах, в которых она ровным счетом ничего не понимает. Муж изводил ее своими переходами от самовосхваления и гордыни к жалобным сомнениям в своих силах. Его преследовали беспричинные безликие страхи, по ночам он покрывался холодным потом и часто говорил, что боится того дня, когда все, что он сделал для себя, все, чем он владеет, будет у него отнято. Включая и меня, добавила Мойра в заключение.