Трамвай желанiй

Сперва Антон только догадывался об этом, но потом, когда Судьба свела его с людьми искушенными, в их речах и представлениях он нашел подтверждения своим юношеским догадкам, что только опера и балет – есть театр истинный. А все остальное – для субтильных инженерок, недополучивших гуманитарного.

Однако все эти бесконечные эскортно-обязательные хождения вместе с мамой и с ее неизбывной тоской по кругам бездарного питерского репертуарного сценизма "гениальных и волнительных" режиссериков и актеришек, не только воспитали в глубине Антонова мозжечка отвращение к искусству лицедейства, но заложили там и некую мину замедленного действия, мину скрытого до поры желания – выдать этому театру назад – за все вымученно отсмотренное в подростковом возрасте, когда бедный Антоша не мог перечить маме и был вынужден ходить с нею в ненавистные ему театры-шмятры…

Антон ненавидел ее и презирал в ее этой заботливости, которой она пыталась занять его досуг, заняться его воспитанием что ли? Тогда Антон еще не знал поговорки "доктор – излечися сам", но уже детским умом догадывался, что женщина, ничего сама в жизни не добившаяся – чему она может научить свое дитя? Антон как-то смотрел по черно-белому их телевизору комедию с Вицыным – "Женитьба Бальзаминова"…

Смотрел и детским своим разумением вдруг понял всю безысходность их с матерью Судьбы. Когда герой фильма Бальзаминов в исполнении такого забавного Георгия Вицына, воскликнул: "отчего все богатые женятся только на богатых?, а бедные только на бедных…" Вообще, у них в доме да и в школе в ту пору не было в обиходе таких слов, как бедные и богатые. На дворе был официально провозглашенный социализм. Но даже не шибко развитый детский Антошкин ум – и тот понимал, что те, у кого есть отдельная квартира в Купчино, автомобиль Жигули и дача в Синявино, те гораздо богаче тех, у кого одна комната в коммуналке, нет машины, а вместо дачи летом посылают ребенка в пионерский лагерь…

Эх, обижался Антошка на жизнь. И на мать обижался, за то, что родила его – будучи сама бедной и незамужней.

Чему может научить его мать, если сама жить не научилась?

И ненавидел Антон эти мамины поучения-нравоучения.

Будь таким – не будь таким, делай так, не делай так…

В пятом, в шестом классах, Антон еще не мог сформулировать того, что он потом оформил в рамочную сентенцию, когда уже учился на третьем курсе университета и когда стал читать модных и мудреных Фрейда с Юнгом. Но он уже тогда в шестом классе догадывался, что поучая его – сынка своего Антошу, мама программировала его на середнячка по жизни. Потому как сама была на самом низу, так и боялась, что пытаясь прыгнуть слишком высоко, Антоша ее – сломается и вообще никуда не прыгнет. Поэтому и задавала ему свой тренерский настрой на средненькое… Лучше синица в руках, чем журавль в небе…

И вот… Став к двадцати годам ПРОФЕССИОНАЛЬНЫМ закоренелым неудачником, во всем этом по большому счету, Антоша обвинил матушку свою несчастную.

Зачем, дура, таскала меня по театрам-шмятрам?

Чему там меня научили?

Нравственности и высокому духовному героизму?

Ха-ха!

Нужна мне была потом эта нравственность ихняя! Тем более – не им (тут Антон хмыкал – и головой кивая на телевизор – имел ввиду всю развратную свору всех этих актеришек, которые как он был всегда уверен – погрязли в разврате, пьянстве, зависти к друг другу) – эти что ли меня нравственности в театрах учить будут?

Лучше бы мамаша, чем меня по театрам-шмятрам таскать, с мужиком с каким познакомилась, пока я еще маленький был. Лучше бы этот мужик и лупил бы меня, но была бы у нас машина, дача, квартира… И уверенность, что и у меня будет старт…

Ускорение.

А ее Антон и любил, и ненавидел. И презирал, и жалел. Иногда ненависти и презрения к матери было больше, чем жалости и любви. В такие минуты он и имя свое ненавидел – имя, которое дала ему она – эта жалкая, ничего в жизни не добившаяся бедная питерская инженерка. Толстое какое-то имя неуклюжее, неспортивное, не боевое. Антон… Звучит как батон за тринадцать копеек.

У нормальных ребят с нормальными именами – кого родители назвали Сашкой, Сережкой, Володькой – у тех и квартиры большие, и дачи с машинами и отцы… И главное – отцы в доме были. Отцы с положением, с уважением… и с деньгами.

А у его матери – ни мужа, который соответственно был бы Антону отцом, ни квартиры отдельной – и чего уж там говорить о машине! Какая уж тут машина? А машина значила многое…

Любимицей Виктора была гоночная черная "девятка". Злые языки утверждали, что машинка – единственная настоящая любовь Витьки, что он полирует ей бока специальной бархатной тряпочкой и протирает ветровое стекло одеколоном, а девушек в пылу страсти называет "автомобильчиками", а их груди – бамперами…

Много чего еще утверждали изощрявшиеся в остроумии однокурсники в отсутствие Вити. При нем эти шутки как-то утихали: все знали, что к машине Виктор действительно относится страшно серьезно. Он резко пресек возникавшие поначалу просьбы однокурсниц свезти шкаф, родителей или любимую собаку на дачу, а приятелей – одолжить "девятку" "буквально на один вечер", чтобы покатать девушку.

Довольно быстро все поняли, для этого веселого, компанейского парня машина – не показная роскошь и не средство передвижения, а что-то гораздо большее.

Однокурсники знали, что Витя почти профессионально занимается автогонками. Лихой отблеск рискованного увлечения придавал ему дополнительный шарм, и девушки с восхищением провожали бесшабашного гонщика нежными взглядами. В университете многие занимались спортом, были даже профессионалы, поступившие по разнарядке для спортсменов, почти не появлявшиеся на занятиях, зато отстаивавшие честь факультета на соревнованиях… Отношение к ним было разным: кто-то подсмеивался над невысоким интеллектом боксеров и бегунов, кто-то завидовал ранней славе, поездкам на чемпионаты и званиям мастеров спорта. Но это были, как правило, какие-то простые, обычные виды спорта – бег, гимнастика, плавание, тяжелая атлетика. Витино хобби казалось кадром из кино, увлечением из другого мира, где миллионеры участвуют в парусных регатах на собственных яхтах и приобретают гоночные автомобили. В конце положительный герой разбивается. На трэке в своем "ягуаре" он вылетает за ограждение на скорости двести пятьдесят. Стремительно надвигается стена. Все померкло. Титры, музыка, конец фильма.

Лишь немногие близкие друзья знали, насколько важны для Вити был гонки. Ралли и большой спорт прельщали его не славой и случайными, лихими деньгами. Как-то раз, спьяну, он разговорился и долго описывал Игорю и Антону тот странный мир, возникающий в короткие секунды между стартом и финишем… Между серой полосой асфальта, взвизгивающего под колесами, и серым небом… Между сидением и стеклом автомобиля… Между жизнью и смертью…

В полулюбительском-полупрофессиональном клубе автогонщиков "Фортуна" Виктор проводил почти все свое свободное время. Когда не было гонок, ему как воздух нужны были разговоры о машинах, о знаменитых гонщиках, о последних сенсациях "Формулы-1", и еще раз о машинах… В клубе собирались ребята двух типов: любители – вчерашние подростки-байкеры на мотоциклах, пересевшие в автомобили, – поклонники скорости, ломавшиеся пачками на каждых состязаниях, и профессиональные гонщики, тесно связанные с криминальным миром. Виктор знал, что в угоду делавшим ставки подпольным букмекерам гонщики часто "подгоняли" или "придерживали" машины.

Расклад заезда "серьезным ребятам" был обычно известен с самого начала, и только лопухи-гонщики не знали, что им ничего не светит и мчались вперед, надеясь победить.

Себя Витя не относил ни к тем, ни к другим. Иногда он казался себе таким же восторженным дилетантом; иногда он выступал за деньги, и потом долго судил о гонках с профессиональным цинизмом раллиста, но в душе он знал, что все эти определения ничего не значат. Неважно, знаешь ты результат заезда заранее или нет, но когда машины мчится вперед, а гонщик пытается вписаться в поворот – все становятся равны. Виктор слегка презирал ребят, собиравшихся в клубе, однако его самого тянуло туда как магнитом.